Название: Псы. Автор: stupid stump Бета: m_izar Пейринг: Хайне/Бадоу. Размер: относительное такое миди Жанр: гм… дед фик, слеш Рейтинг: Пожалуй все же R От автора: 1.я думал по-началу не писать Хайне/Бадоу, я вообще не думал с пейрингом писать, но передумал.(Ради Песы, который обещал меня загрыть если не будет иного, а мне у него жить весь май; и Ради Акиры, который просто любит Хайне/Бадоу. Я не предаю слеш, правда-правда! xd). 2.В тексте встречаются скобочки, это не слова автора а спонтанные мысли Бадоу, кажется он там много думает…
Dead by Sunrise - into you Dead by Sunrise - in the darkness Dead by Sunrise - walking in circles Nine Inch Nails - beatufull nightmare Nine Inch Nails - Leaving Hope trading yesterday - shattered David Bonk - Piano 5 Lisa Miskovsky - still alive Linke - Tora a hole Linke - all the time Tokio Hotel - Love and death Red - take it all away Red - fight inside Red - pieces Red- already over Three Days Grace - i hate everything about you Adema - giving in Apocalyptica - Epilogue (relief)
fic by me Название: Fatal error автор: stupid stump бета: smoker Badou фандом: Dogs пейринг: Хайне/Бадоу жанр: да хрен его поймет. размер: мелкое миди От автора: прочли - отметьтесь. В общем все сложно. Это было исполнение заявки - Миссия №13.
Fatal Error by .pentium Вообще, меня больно оцарапала фраза во вчерашнем сраче о том, что за сколько-то там лет в Собакофэндоме не было революционных вещей. Это ограниченность мышления, по-моему. Я не просто вижу революционные идеи в фэндоме, но я понимаю, почему у меня исчез один из самых сильных стимулов писать что-то по Собакам. Изначально мне хотелось показать новые глубины манги, показать, насколько она сама неуравновешенна, смещена с привычной оси сюжета и персонажей, показать золотые жилы идей, таящихся в разломах стереотипов. Сейчас мне не нужно что-то показывать. Теперь я могу сказать, что фэндом это видит. Нет, это не революция, не коренной перелом, но это сосредоточенное и очень глубокое исследование только с виду обычного сёнен-канона.
Я прочитал Фатал Эррор (можно я буду для удобства писать русской транскрипцией?), и я считаю, что не революции раскрывают истину о мире DOGS, а такие вещи, очень личные, очень наболевшие, живые. Я не буду говорить о самом тексте или о сюжете. Наверное, мне нужно немного больше времени подумать и оформить свои мысли насчет этого. Но мне хочется сказать именно что об идеях, которые вложены в текст. Слово "революция" к ним не подойдет, это не глобальная смена стереотипов. Это просто снятие очередного слоя окаменевшей стереотипной почвы, разработка в глубине под этим слоем нового алмазного карьера.
Страх Бадоу. Вот за это наконец спасибо. Без чистого звука этой мысли фэндом был типичным и "одним из" сёненом. Юмор, стрельба, тяжелое детство. Но страх Бадоу - та простая и предельно важная вещь, которая делает Собак живыми, не-завершенными, но при этом менее ущербными (поскольку ущербность - это то, что мешает стать более реальным, реализоваться).
Чего боится Бадоу? Пса - безусловно. Потому что это естественно - бояться опасного. И в этом одновременно простая и очень глубокая истина - страх Бадоу делает его живым. Уже в самом тексте четко обозначен мотив процесса и результата, вектора и точки, если нужно более наглядно. Бадоу - вектор, он еще только ищет свою завершенную форму разрушения и созидания, он мечется между двумя реальностями и двумя законченными образами Хайне в каждой из них. Бадоу не дуален, не расщеплен, он единый для обеих реальностей, он движение, которое их соединяет. Одновременно состояние процесса делает его живым. Потому что процессом является и жизнь между состоянием не-рождения и смерти. Бадоу боится Пса, боится статики, смерти, конечной точки, боится ограничения выбора, боится застывшей и единственно возможной реальности. Его процесс - это страх, порождающий движение между двумя финалами.
Бадоу все равно, какой пункт назначения выбрать, поскольку он в любой из реальностей остается собой и причина движения у него внутри, его вечная человечность и неуспокоенность, но выбор его в итоге предсказуем, потому что там, где страх, есть вариант поиска и продолжения движения. И этот вариант - канон. И в этом - удивительное и волшебное. От противного доказано по всем логическим законам, что канон - более живой, чем пресные и возможные варианты его интерпретации.
Еще. Есть мертвый город. Есть пепел, неотличимый от снега. Мива почувствовал себя great destroyer'ом, перешел границы невинных бессмертных игр и вновь вернулся к вечно открытой японской ране. Разрушенный город - это мир Хайне, как мне кажется. Внутреннее состояние пустоты и гармонии, поскольку нет больше проблеска жизни и надежды на возобновление процесса. Хайне встроен в иллюзию. Хайне внутри. Бадоу наблюдает это, возможно, впервые в полной мере постигая истинную сущность напарника. И только ради него делает последний шаг к собственной остановке - делает выбор. За это спасибо. Потому что канонический Бадоу не пожертвовал собой, он слишком эгоистичен, он сам желает быть одиноким. Даже в чем-то более одиноким, чем Хайне, потому что Хайне не ищет человеческого тепла так отчаянно, а Бадоу ищет. Точнее, уже почти разочаровался, так ведь проще. Он иногда откровенно слаб и жалок именно потому, что ранен там, где, по контрасту - Хайне ранен не был. Хайне сам сотворил свое одиночество и тем самым примирил себя с реальностью. Одиночество Бадоу мучительно для всех, потому что никто уже не поможет, Бадоу не позволит никому помочь, эта рана не должна закрыться. Здесь, в тексте, Бадоу сильнее, он ранен, но он по-прежнему пытается лечить раны того, на ком они и так заживают. А в конце эта рана вполне физическая, и мне так кажется, что это проекция внутреннего состояния. Он сделал выбор и теперь сможет поправиться. Сможет изгнать из себя ощущение мертвого города.
И еще. Уже мое, личное. Фраза про "пытался не думать о том, что произошло на крыше" почему-то отбросила меня лет на пять назад, когда в фиках было теплее и проще, и хоть немного более человечно. Мне нравится жесткость нашего фэндома, это нас защищает от обилия розовых соплей, но человечности и простоты не хватает. А здесь хорошо представилась эта очень простая реакция - неловкость. И описанная этими словами она очень ценная. Вот за это спасибо. Это вдруг оказалось очень личным.
Так что пусть лучше не пиздят про однотипность и бесперспективность фэндома. Мы только в начале пути, но с такими авторами как Ичирин можно каждый раз не просто продвигаться по этому пути дальше, но как в играх-стратегиях открывать новые карты и исследовать никем не пройденные маршруты. Вот за это я и люблю наш фэндом. За то, что нам тут еще предстоит открыть, обнаружить, узнать.
лоботамия? форматирование? выкинуть пеня из окна - проще я и я. - как вспомню что был таким же идиотом, аж стыдно – пропищал Темное Ведерко, держась за ворот рубашки, краем глаза поглядывая на мелких представителей джейдайства, усиленно оккупирующих стол с модельками кораблей: «спасем великого мастера Йоду» - скандировали представители и пытались заставить кораблик взлететь.
- Йаду вам, придурки – злорадствовал Ведерко.
-сам дурак – отозвалось Нечто, и как обычно не представилось, не показалось и не услышалось, но мы конечно все все поняли и кто и кого и зачем и надолго ли. Свои глюки надо признавать, иначе потом будет неинтересно.
- предлагаю сцапать того хомячка, - обладатель сиев глюков тыкнул пальцев в аквариум с жирненьким чорненьким крысенышем.
-фу, оно даже не думает по-человечески, - отмахнулось Ведерко и показало на дальний аквариум. Обладатель глюков, а как его зовут нам неизвестно, так что будем звать его Глюк, потянулся в ту сторону, - лучше вон то, оно дышит проникновенно, я люблю таких… дышащих…
- Ыы, - Нечто одобрительно помычало, ему тоже нравились такие дышащие, поэтому он до сих пор терпел Ведерко и позволил ему поселиться на правом плече Глюка.
- бирем! – пропищал Ведерко.
- заворачивайте этот шнурок, - Глюк притащил к аквариуму продавца и показал на что-то такое ползущее, синенькое, желтенькое, с беленькими глазенками.
- А как мы его назовем? – Ведерко попыталось заглянуть банку где находилась змея, но Глюк его вовремя удержал.
- В общем-то, все довольно просто. Каждый ребенок увлекается какой-либо игрой, если его шаловливые ручонки таки добираются до папиного или маминого компьютера. Представьте, если бы Это – Лис многозначительно посмотрел на Глюка, который играл в С4 и ни разу даже не слушал самого интеллектуального, умного, спокойного, адекватного существа в этой комнате, - не получило бы эту адскую машину в свои 8 лет, а спокойно бы делало уроки и ходило гулять по часу в день максимум. Кушало бы кашку, пило бы чай и не курило бы…
- Пашелнааахуй, а мы тебя КС, махахаха, аааа стооой куда пабежал? Ааа, перерыв? Аааа… надо покурить, - Лис сдержанно кашлянул и поправил свои круглые очочки.
- В итоге получается глючный процессор вместо взрослой особи 20 лет, не поддающийся никакой лоботомии.
-сссато ессть мы, - аргументировал Шнурок, покачивая на хвосте Ведерко, который сопел в свою каску и видел десятый сон, опять же все о тех же джедаях. Джедаи дрыхли неподалеку, в фикусе.
- Воображаемые друзья? Тут все такие, один ты настоящий. Меня вообще из манги вытащили и нагло реализовали, - недовольно фыркнул Лис, - вот блин сидел бы себе и сидел, был бы добрым и милым, и помогал бы девочке. Так нет, Этому надо было спасти меня от участи всех постигших до этого, то бишь, исчезнуть ради чьего-то блага, типа как исполнение желания. Меня хотя бы девочка это и любила.
- А Это тебя не любит?
- Это всех любит, но от его приступов любви хочется помереть и не возрождаться.
- А меня вообще переименовали, молчи животное, - зевающее пропищало Ведерко, только что проснувшееся. Шнурок аккуратно поставил Ведерко на пол и свернулся калачиком.
- А ты притащил этих тараканов, - показал язык Лис.
- а я сам пришел, - это уже Нечто, перебравшееся наконец с плеча Глюка, который пошел курить на кухню, к сборищу спасенных доброй душой, - он со мной разговаривает.
Хайне Раммштайнер и Тайна Кабинки Для Исповеди. Автор очень любит писать шапки, это его маниакальная страсть.
Название: Хайне Раммштайнер и Тайна Кабинки Для Исповеди. Автор: stupid stump (.pentium) Бета: оО ы? Жанр: ангст, насилие, гет, и т… Размер: ммм… миник-миник. Рейтинг: попытка NC-17 О.О Статус: знакончен. Дисклеймер: только не показывайте это Миве. И вообще это все УМ-КЗП виноват >< Саммари: Хайне/Нилл, насилие в кабинке для исповеди, слезы, беззвучный крик. (с) УМ-КЗП И ыыыыыыыы!11!1. (с) Пень Предупреждение автора: 1. Меня тоже тогда в фандом сикрет вштырил первый сикрет. 2. Это мой первый фик по наруто. 3. И это мое первое нц по гету. 4. Мое первое нц по Собакам. 5. И вообще это мое первое нц. XD выебнулся? Не обязательное чтиво от автора: Ну, клинило меня, ну не удержался. Особенно после умыла УМ-КЗП, чтобы я открыл закрытую запись, и он смог проголосовать про Хайне/Нилл в кабинке для исповеди. Так что это я посвящаю ему, как истинному дружиннику, хотя, причем здесь это я низнаю, но будем считать, что так надо. И есчо, так как ранее мои попытки написать НЦу оканчивались провалом, можете ржать сколька угодно, как над первым фиком по наруте XD И есчо-есчо, да, название мне нравится XD
Ну всем понятно, что я страдаю тем, что постоянно пишу какую-то муть, я постоянно пытаюсь что-то думающее писать. Поэтому я пишу сейчас по чуть-чуть и часть, которая для меня закончена - будета выложена сразу, чтобы потом не путаться. А то по прошествию двух опытов написания миди, у меня вечно что-то куда-то переползает.
# # #
0.1. stage IХайне не считал себя нормальным, он даже близко не мог так себя охарактеризовать, потому что сам не знал точное определение понятию «нормально». За свои прожитые годы он уяснил, что каждый устанавливает для себя свои собственные планки, сам помечает границы, где его собственная «нормальность» заканчивается. Допустим, он не считает, что умирать – это нормально, и хотя он привык к тому, что все его противники, не считая некоторых отдельных личностей, падают замертво, стоит только спустить курок. Он привык к тому, что он просто решето, все пули проходят сквозь него и раны затягиваются. Он привык к тому, что не может умереть и даже не знает что хуже, остаться в живых или же быть забытым всеми. Хайне привык к этому, он живет с этим ощущением с детства, с чувством неправильности, запутанности в самом себе. Вроде никто не вечен, но все же, есть и выпавшие из этого всеобщего правила.
И он даже представить себе не может, что будет, если случайно пуля попадет в него или же случится что-то другое и он умрет. Он даже боится думать о подобном, не представляя себе, чем может закончиться его собственная жизнь. Но одно он знал точно, как и любая другая машина (как тот старый телевизор у Бадоу в квартире, который периодически отказывается реагировать на все манипуляции), способная сломаться и не подлежащая восстановлению, точно также и его сердце может остановиться навсегда, и он больше не будет существовать. Хайне знал, что в какой-то день это все же произойдет, и сам не мог понять, хочет ли он, чтобы этот день наступил или надеется, что это случится не скоро.
Хайне привык к боли. Для него боль – это нормально, значит он еще что-то чувствует, значит он не такой мертвый, каким иногда сам себе кажется. Он уже может почти не обращать внимания на боль, он может вытерпеть ее, ведь, в конце концов, она рано или поздно пройдет, будь то час или несколько дней. Своего рода боль – это как внешние раздражители, те же самые люди. Вот они вертятся у тебя перед глазами, и в следующий миг их нет. Все просто, еще в детстве он вывел простую истину – боль проходит всегда, даже если не устранять первопричину. Боль – это раздражение извне, от этого не надо избавляться, достаточно спрятаться. Эту простую формулу он запомнил раз и навсегда, и спустя годы, подрастая, постепенно меняя свое маленькое мировоззрение, расширяя его, он все так же придерживался этих мыслей. Единственное неизменное, что осталось от того Хайне, который был маленьким мальчиком.
Больше всего он боится, что его привычный образ жизни, который он создавал годами, бережно поддерживал, будет нарушен, истоптан кем-то чужим. Быть может, поэтому он боится впускать в свою жизнь новых людей, и делает это неохотно, осторожно, присматриваясь, вдруг да нет, а нож в спину воткнет. Хайне никогда особо не испытывал симпатию к кому либо, ему не нужны были бесполезные связи, люди, имена которых он даже не запомнит, он не особо стремился контактировать с кем-либо. Он довольствовался чувством комфорта и безопасности и не спешил сменить эти приятные ощущения на что-либо другое.
Он запирался в своей квартире и мог просидеть там неделями, в этих полупустых стенах, где есть лишь один диван, жалкое подобие кухни со старым холодильником, сомнительного вида столом и одним стулом, с абсолютно белой ванной и таким же белым туалетом. И в этой квартире даже есть балкон, но он не любил выходить на него, потому что стоило только ступить на него, как тут же возникало ощущение небезопасности, дискомфорта. Балкон напоминал ему кошмары, в которых он падал вниз и все никак не мог упасть, он летел в темноту, и этому не было конца. Сродни этому ощущению и был похож его страх. Что это все никогда не закончится и в тоже время может оборваться в любой миг, он может, наконец, достигнуть конечной точки и на этом все. Закончится все.
В общем можно сказать, что Хайне такой человек, который ко всему новому, к каким-либо переменам относится с неохотой, с предосторожностью, опаской. Ему не нравится менять что-либо в себе или в окружающем его мире, и какие-либо перемены он воспринимает довольно серьезно. Так было, когда он очутился у Падре и жил под его крылом, так было, когда вдруг появился добродушный Михай, с темным прошлым, расскажи кому – не поверит, уж слишком мягким он был, слишком вежливым и обходительным. Но как говорится, внешность обманчива, но даже в этом городе, впрочем, как и в любом другом, нельзя верить тому, что видят твои глаза. Правда она всегда спрятана глубоко, и правду показывают далеко не каждому.
А властная Кири, хозяйка бара Бон Вояж, которая может поставить любого на место, так еще и заставит почувствовать себя виноватым. Обходительная женщина, возможно даже заботливая, но, как и у любого другого со своими заскоками. Ее Хайне до сих пор не может понять, да ему это и не нужно, по крайне мере, не смотря на свои личные фобии, она относится к нему нормально. И ему стало куда ходить, в тот же самый Бон Вояж, потому что иной раз хочется выбраться из дома и обойтись без приключений, потому что вдруг случайно он понял, что проходит мимо и почему бы не зайти? Потому что там его спросят, и даже если не ждут ответа, "как дела?"
Точно так же появился Бадоу, этот странный безбашный парень с кучей комплексов, но умудряющийся в себе все удерживать улыбаться и даже не думать о такой штуке как суицид. Хайне так же плохо знал его, но Бадоу не пытался скрывать свое прошлое, он просто об этом редко говорит, а интересно ли это Раммштайнеру? Хайне ему предлагал выброситься из ближайшего окна, когда тот был слишком надоедлив, и не раз, но не помогало, Бадоу игнорировал все его намеки, а потом уже откровенные предложения пойти туда, куда вроде не прилично, но, по крайней мере, в обществе этого не скажут, а все равно поймешь. Ничего из этого не способно было заставить исчезнуть рыжеволосого парня, со шрамом на глазу, который скрывает черная повязка.
Не смотря на предпочтение жить в одиночестве и ни в ком не нуждаться, он все же привыкал к людям и даже в чем-то начинал быть на них похожим. Допустим, благодаря Михаю он полюбил кофе. Он сравнивал кофе со своей жизнью, вроде оно все горче с каждым глотком, но в целом получается почему-то вкусно и хочется еще. Точно так же и его жизнь, бывает, что один день хуже другого но умирать почему-то все равно не спешишь, потому что в целом вроде то что он прожил, прошло довольно неплохо и можно было бы продолжить, испытать что-то новое. И так постепенно привыкаешь и к кофе и к жизни.
Хайне никогда не думал, что посторонний, почти незнакомый ему человек может его так сильно изменить. Этого не было видно, это ощущалось. Раммштайнер чувствовал, как его внутренний мир постепенно меняется, и вроде бы никто к этому делу не прикладывал руки, но в тоже время он знал кто причина его перемен. Нилл, подросток, невинная девочка, с внешностью ангела.
Пожалуй, именно она больше всех повлияла на Хайне. Даже Бадоу заметил, что он стал добрее что ли, так и сказал, когда они пришли в церковь и Хайне, как он думал, незаметно вручил девочке конфету. Первый и единственный раз.
- Сдается, друг мой Раммштайнер, чувствую я в тебе некое изменение. Ты случайно добрее не стал, нет? Дай дяде конфетку, что гад жмотишся, дай конфетку, - бесстыдно заржал Нейлз, но заткнулся, когда черный друг Хайне был направлен ему в левый висок. Хайне не всегда понимал шутки, в большинстве случаев он не мог их оценить, на что Бадоу жаловался, что собеседник из него никудышный.
Нилл буквально сияла, когда Раммштайнер дал ей эту конфету, в конце концов, это ведь Хайне подарил, не кто либо, а именно он. И Падре и Бадоу знали, что Раммштайнер для Нилл чем-то вроде кумира. Это был некий идеал, мужественный, смелый, неприступный, в такого человека влюбится беззаботная девочка, несерьезно конечно, но она так не будет считать. Именно таким человеком был для нее Хайне. И в принципе, то, что он был для нее недоступен, ее не особо огорчало.
Хайне не сразу понял, что именно Нилл на него так влияет, его мозг, лишенный каких-либо способностей к подобному роду мышлений, долго находил ответ. И когда он впервые за долгое время без опаски и отвращения взял за руки Нилл, и даже сам факт того что это существо женского пола, не повлиял. Он вдруг понял, что ей можно. И когда он держал ее за руку, в то время как Нилл пыталась пройтись по скамейки и не упасть с нее, ему было приятно. Хайне увидел в девочке что-то свое, родное, что могло бы их сблизить, но он ошибался. В нем просто заиграл инстинкт защитника, в то время как он думал, что она просто похожа на него. Ничего подобного, у каждого была своя история, вплоть до того момента, в переулке, где ее чуть снова не схватили, когда она в очередной раз пыталась сбежать из наркопритона.
Человек, спасший жизнь одинокому ребенку, всегда будет выглядеть в его глаза героем, он на всю оставшуюся жизнь займет особенное место в его сердце, и даже если это будет не любовь, то, как минимум уважение. А Нилл была слишком одинока, и она нуждалась в ком-то, кого могла бы любить. Девичье сердце оно такое, без любви не проживет, слишком хрупкое, нежное, ранимое, поэтому оно всегда кем-то занято. Для Хайне, как он думал, Нилл была как младшая сестра, единственный человек, которому позволено прикасаться к нему без всякой опаски. Хайне, как и любой другой тоже нуждался в чьей-то заботе, хотя и отвергал ее.
Он всегда считал, что может справиться со всем сам, до определенного времени. Это сейчас он может спокойно схватить за шкирку рыжего и потащить его на задание, если тот даже и не хочет. А раньше он делал все сам, ни на кого не полагался, никому не доверял. Время учит и лечит, конечно, оно не всемогуще, но, по крайней мере, хоть капельку на человека он стал похож. И наверно из-за таких странных отношений Нилл занимала особенное место в ее душе. Она была тем, что ему не доступно. Она излучала добро, теплоту, надежду, беззаботность, все то, чего сам Раммштайнер был лишен, но хотел бы иметь, но и почти не признает в этом.
Бывало так, когда он придет вместе с Нейлзом в церковь, потому что упираться ему сложно, и бывает так, что Хайне становится хмурым, немногословным, и совершенно невыносимым, потому что его оторвали от дел, или же просто нарушили драгоценный покой и Бадоу все время ворчит, что ему не угодишь. Сегодня у него было в планах просто поплевать в потолок, даже из дома не выходить, но у Нейлза как всегда свои причины, одному ему известные, и зачем-то он потащил Хайне в церковь.
- Здравствуйте, Падре! – жизнерадостно говорит Бадоу, лыбясь как чеширский кот, когда идет по проходу церкви. Эрнест улыбается в ответ и одновременно кивает головой, а Нилл радостно подпрыгивает на месте, крылышки трепещут, и, не дожидаясь пока Хайне дойдет до всех, сама бежит к нему. Она уже успела заскучать, и хотелось хоть какого-то действия, да хотя бы пойти погулять, но Падре редко куда с ней выходил, поэтому она надеялась, что придет Хайне и Бадоу и поведут ее куда-нибудь. А сегодня почему-то в воздухе витало ощущения праздника, и хотя никакого праздника не было в этот день, всем казалось, что сегодня воздух наполнен чем-то пряным, и оттого когда вдыхаешь его, хочется улыбаться.
Хайне идет позади Бадоу, с каждым шагом отставая все больше и больше, и вообще порывается развернуться и уйти. Он вообще не понимал, зачем идем следом за ним, вроде его никто не тащил, если, не считая того, что Нейлз от дверей квартиры, пока они не вышел из дома, держал его за рукав кожаной куртки. И только на улице отпустил, мол, намекая, делай что хочешь, свою часть миссии я выполнил. Но Хайне только встряхнул головой и пошел следом, словно его держали тисками, хотя он мог спокойно развернуться на 180 градусов и вернуться обратно в квартиру.
В церковь ему больше нравится приходить одному, без Бадоу, тогда можно будет спокойно насладиться тишиной в компании белокурого ангела. Но глядя на радостное лицо Нилл, когда она подбегала к нему, он вдруг понимает, что хочет остаться, что сидеть дома весь день, просто идиотская идея, лучше потратить его на что-то стоящее.
-Какое милое платье, малышка, а я тебе конфетку принес, - Бадоу всегда высыпал на Нилл кучу комплиментов, и когда у него были деньги, притаскивал ей плитку шоколада, обязательно сладкого. После того случая с конфетой, он сам стал приносить ей конфеты и шоколадки, потому что Хайне больше этого не делал. Нилл всегда со всеми делилась, поэтому раздает шоколадку на четверых: Хайне, Бадоу, Падре и она сама. Нейлз тыкает локтем Хайне в бок, заставляя его есть. Раммштайнер не очень любит сладкий шоколад, он вообще в принципе сладкое не очень любит, но ест. Вот если бы то была говядина…
- красиво платье? Чего молчишь, дерево? Не видишь, платье у Нилл новое, говори что красивое, - снова тыкает его Бадоу, и Хайне лишь ворчит, мол, да, очень красиво и как-то неловко гладит ее по голове. Когда он касается ее, в животе разливается тепло, отдавая вниз, и хочется то ли обнять, то ли просто улыбнутся, но боится, сдерживается, потому что, что-то подсказывало ему, что это ненормально.
Хайне старается не смотреть на Нилл, когда она ест шоколад, потому что она делает это странно, не по-детски, нет на лице такого удовлетворения. Скорее это похоже на серьезный разговор, сначала четко обдумываешь что сказать, с чего начать и как закончить. Именно так поступала и Нилл, она не спешила есть шоколад, она выбирала с какой стороны его есть, затем осторожно откусывала маленький кусочек, тщательно прожевывала. А на лице такая серьезность, что становилось смешно. Доев свой кусочек, она облизывается и черты лица приобретаю привычное выражение радости. А Хайне кажется, что в такие моменты Нилл незаметно преображается, словно становится немного другой, но в тоже время она все та же. Это его пугает, потому нравится видеть ее такой.
- «А мы пойдем сегодня гулять?» - быстро пишет девочка тонким пальчиком по ладони Раммштайнера, после того как они поели шоколад, и смотрит на него и на Бадоу умоляющим взглядом. Хайне даже не успевает что-либо подумать, как Бадоу уже отвечает. Нейлз очень быстро научился читать то, что пишет Нилл на ладони, и даже находил подобный способ общения забавным, но все же сожалел девочке, в конце концов, не иметь голос, это печально, он искренне сочувствовал как человек, почти с такой же проблемой.
- Идем-идем, вот сейчас дядя Бадоу, тьфу, как ужасно звучит, но, да ладно, дядя Бадоу спросит у дяди Падре кое-что, и сразу же пойдем, - сказал Нейлз, поправляя фотокамеру, висящую на ремне на груди, и пошел к Падре. Хайне остался один на один с Нилл, крепко сжимая в руках маленькую ладошку.
- Хочешь, пойдем, поедим мороженное? – предложил он, но Нилл помотала головой и, высвободив руку, написала на его ладони «мы же уже вкусный шоколад съели, я наелась. Спасибо». Хайне кивнул головой, окей, значит, не пойдут есть мороженное.
Это не случайный порыв, это не «вдруг, он увидел ее в другом свете», и уж тем более не «от ненависти до любви один шаг», это блядство. Не в прямом смысле, но Хайне так и сказал - блядство. Нейлз еще удивленно на него посмотрел тогда, отрываясь от газеты, понаблюдал, как он нервно дергал бинт на шее, то и дело поглядывал в потолок и что-то бормотал. Такое состояние для Хайне было непривычно, но Бадоу молчал, себе дороже лезть ему под руку со своими высказываниями. Пожевав сигарету, Бадоу выдохнул дым, не вынимая ее изо рта, и снова уткнулся в чтение.
Хайне разрывался между угрызениями совести и собственным желанием выебать. Простым таким желанием, ничего плохого в том, что он хочет кого-то выебать. В конце концов, у каждого наступает такой период. Период, когда хочется, и период, когда надо. Бывает так, что совмещается сразу оба, когда хочется и надо, но хочется больше чем надо. Потому что когда хочется, ты сделаешь это в любом состоянии, будь ты пьян в дрова, где угодно в какой угодно позе и не глядя кого. А когда надо, заебываешься от собственной педантности, потому надо сделать все правильно, и чтобы человек нравился, и чтобы не в толчке в ночном клубе и чтобы и ему было приятно.
А если тебе вдруг и хочется и надо, ты обязательно ищешь того, кто бы тебе, хоть капельку нравился, и чтобы все было взаимовыгодно. И тебе и ему понравилось, а где – совсем не важно, да хоть на кухонном столе, это не принципиально. Только вот Хайне разрывался на части не от того что хочется и надо, а от того, что это желание направлено на конкретного человека. Чего раньше он за собой не замечал. И именно этот фактор бесил.
Он устал постоянно закрываться в ванной, принимать холодный душ, когда уже совсем невмоготу. И когда стараешься заснуть ночью, надеясь, чтобы тебе ничего не приснилось. И снится, что она подходит к тебе, касается лица своими тонкими нежными пальчиками, смущается, неуверенно целует в губы совсем не взрослым поцелуем, но это даже больше заводит.
И вроде, как и можно, но все равно стараешься отвернуться, оттолкнуть, не смотреть, потому что это уже чересчур. А она все продолжает давить на тебя своей улыбкой и, в конце концов, сдаешься. И когда вдруг усаживаешь ее на колени, обнимаешь за талию, поглаживаешь по ногам, а она вжимается в тебя и обнимает, платье задирается до самых бедер, потому что она сидит лицом к тебе, обхватив коленками твои бедра. И тут ты просыпаешься. Потому что тяжело, потому что хочется и стоит. И снова по кругу: душ, смена белья, битье головой о стену. И так не первый день.
Если бы Хайне кто-нибудь сказал, хоть раз, что он будет хотеть ее, он бы убил, этого психа, не раздумывая. Хотеть ее? Как он вообще может хотеть женщину, когда любое прикосновение вызывает у него неприязнь, страх. А потом вдруг он понимает, что это недоеб. Что в последний раз он делал это с какой-то шлюхой, и потом его долго рвало, от самого ощущения, что он прикасается к женщине. Тогда он выглядел словно девственник на вечеринке, который хотел по любви, но случайно надрался до такой степени, что трахнул первую встречную. Потом ненавидел сам себя, пока его полоскало.
Наверно его это окончательно задолбало, потому что надоело все время видеть, как он ее раздевает, или просто гладит, допустим, по коленке. Потому что даже от того, что он ее гладит по коленке, пусть даже лишь мысленно, он возбуждается. Наверно потому, что это длится слишком долго, а терпения становится все меньше, и он боится сорваться. Он же может. И ему надоело каждый раз смотреть на нее, и опасаться, как бы его не застали за этим занятием, вдруг догадаются?
И как началось это все, он не знал. Просто вдруг стал смотреть на нее. Просто наблюдал, изучал, пытался понимать ее. Постепенно его наблюдение переросло во что-то, что было необходимо. Он мог прийти к ней, разговаривать с ней, улыбаться ей, и чувствовал что это ему надо, и даже не задумывался почему. Он так и делал, подолгу смотрел на нее, почти ни о чем не думая, ну разве что, изредка ловя себя на мысли, что она красивая, что когда улыбается, то почему-то становится неудобно и срочно хочется сбежать.
И вот Нилл он хотел, вопреки самому себе. Эту маленькую девочку, подростка, невинную, чистую, светлую. И постоянно дергался, когда думал о ней, злился на самого себя, не понимал, потому что не любил, а хотел.
Хайне это бесило, ему не нравилось, что он думал о Нилл, видел ее образ в своих мыслях, непонятно как туда забравшуюся. Думал, думал, думал, представлял, в своих новых платьях, цветущую, счастливую. Додумался. Первый раз, когда он понял, что надо срочно что-то делать, он находился дома, пытался заснуть. Но как это у него происходит в последнее время, мысли плавно перескочили к Нилл и… В общем он ссылался на все, что давно не дрочил, а как-то тело просит хотя бы это. На первый раз он себя простил.
И на второй, и на последующие. Пока вдруг эта проблема не возникла вновь, когда он находился в церкви, рядом сидела она, и с ним происходило ЭТО. Тогда он заперся в церковном туалете и не выходил оттуда минут двадцать, чтобы быть уверенным, что на сегодня приключения закончены. Конечно же Нилл ничего не понимала, и что у Хайне стоит на нее, и что она слишком красивая и что бывает такое, когда… Впрочем, это же Нилл, пускай она чуть не прошла через все преграды, отделяющие ее взрослой жизни.
Ну, кто бы мог подумать, Хайне – педофил. Нет, даже если просто вдуматься в эти слова. Хайне и педофил, кому расскажи, не поверит так еще и идиотом назовет. Но Раммштайнер конечно никому не скажет, он упорно пытается сам себе доказать, что нет, не хочет он Нилл, что ему кажется, это просто трудный период жизни. Нилл просто девочка. Девочка… девочка, девочка, бблядство, девочка она! Существо женского пола, самка, валить и трахать, трахать, трахать.
Хайне со всей дури приложился головой о бортик деревянной скамейки, принимая на себя еще одну порцию головной боли. Он уже давно привык к тому, что бывает больно. Раз он бессмертен, то это нормально, и к боли привыкаешь, вот и сейчас для него этот удар через несколько секунд перестал быть значительным, только ощущение самого удара остается. А ему очень нужно было избавиться от назойливых образов и мыслей.
Потирая лоб, он материл себя, и то, что ему сейчас приходится здесь быть. Нилл, которая сидела неподалеку и рисовала, естественно видела его действия и теперь с беспокойством в глазах перебиралась через скамейки к нему.
«Это все Пес. Это он, это я не я так думал» уговаривал сам себя Хайне, прекрасно понимая, что лжет сам себе. Во всем виновато его извращенное сознание.
- Все нормально, я случайно. Чуть не уснул, - соврал Раммштайнер, лишь бы успокоить девочку. Но ее трудно было угомонить, она потрогала его лоб, умчалась куда-то, через несколько минут вернулась с небольшой чашкой с водой и тряпкой. К этому времени даже никакая шишка не успела бы вырасти, а у Хайне так сразу все прошло, слишком мелочный удар, незначительный.
Но упрямая Нилл все равно приложила ко лбу мокрую тряпку. Порой она забывает, что подобные процедуры ему в принципе не нужны, ведь это же Раммштайнер, но в тоже время сущность женщины, заботливого по своей природе существа затмевала все остальное. Да в принципе, Хайне была приятна подобная забота, поэтому он не отказывался. Все же приятно знать, что о тебе хоть кто-то забоится, даже если Раммштайнер сам себе в этом не признается.
Когда Хайне оставался наедине с Нилл, он чувствовал себя не в своей тарелке, его напрягало отсутствие кого либо в церкви, ведь он прекрасно осознавал, какую угрозу представляет для девочки, и каждый раз, когда думал, что вот-вот сорвется и набросится на нее, в то же время надеялся что дверь церкви откроется, что кто-то вдруг решил прийти и помолиться за этот грешный мир и попросить прощения за все. Но нет, никого не появлялось, а он все сидел и уговаривал себя успокоиться, внушая себе, что маленькие девочки его не привлекают, и вообще с чего это он вдруг стал педофилом?
"Хе-хе, думаешь, обойдется? Я бы на твоем месте не был так уверен"
Из воздуха словно выкачан весь кислород, дыхание вдруг перехватывало, а напряжение возрастало, так происходило каждый раз, когда Нилл была в опасной зоне соприкосновения, когда она была очень близко, настолько, что можно было чувствовать цветочный аромат, исходящий от ее кожи.
- Наверно хватит, все зажило, - спустя какое-то время сказал Хайне, убирая тряпку, Нилл было запротестовала, но он тут же добавил, - мне уже не больно, честно.
Это конечно было недостаточное оправдание, но Нилл в какой-то степени все же успокоилась. Она схватила его за руку и быстро написала на ладони «ты хочешь спать?». Прикосновение было нежным, мягкие пальцы скользили по его ладони, щекотали, и Хайне снова почувствовал, как по животу растекается тепло, как вдруг становится приятно, и хочется, чтобы она продолжала это делать.
Нилл испытующе смотрела на него и ждала ответа, а он отдавался этому ощущению, порой так трудно устоять перед соблазном, особенно когда желанное вот оно, совсем рядом, стоит только протянуть руку. Хайне поймал себя на мысли, что почти не сопротивляется сам себе, скорее просто ищет причины, чтобы сдаться. Но причин нет, если только последствия, и далеко не положительные. Он не знал, что может быть потом, когда он случайно сорвется.
Раммштайнер утвердительно кивнул головой, он действительно хотел спать, но решил, что потерпит и до вечера. Только он не учел мнение собственного организма, а организм пытался заставить его уснуть, но пока он еще держался, периодически зевая. Осталось лишь немного потерпеть пока придет Падре, принес его честно заработанное и он, наконец, сможет уйти, чтобы не мучить больше себя. Так хочется расслабиться, и чувствовать себя комфортно, знать, что рядом нет этого наркотика.
"Ну, давай, чего ты ждешь? Вот же он, твой шанс, вот она, твоя жертва, ну выпусти меня, я ее попробую"
Хайне как будто током ударили от подобных слов. Пес внутри него осклабился. Ну, нет, только не это, только очередного срыва ему не хватало, ребенок же рядом, она же пострадает.
"Да нет, ей понравится, давай ее попробуем, м?"
Раммштайнер интуитивно скосил взгляд на Нилл, стоявшую прямо перед ним, его взгляд упал вниз, на ее ноги, лишь бы не смотреть ей в лицо, слишком неравные мысли, опасные. Она действительно волнуется, а он только и думает о том, как бы коснуться ее коленей, хотя бы на секунду, почувствовать ее кожу своими руками, без перчаток.
"Смотри, стоит, перед тобой, прямо перед тобой. Хватай ее, давай, я очень голоден. Разорви на куски, ты же хочешь!"
Всего несколько минут назад он думал о том, что безумно хочет эту девочку, такую красивую, соблазнительную, недоступную, а сейчас Пес науськивал его. Он делает это постоянно, именно в такие моменты, словно сам их подбирает. Знает когда бить, знает какими словами.
"Я хочу разорвать эту шею, я хочу ее крови, эй, выпусти меня, никто не узнает"
Никто не узнает.
Слова эхом отдавались в голове, под издевательский хохот Пса. Хайне судорожно вздохнул, в прошлый раз было то же самое, но он вытерпел. Или он сдержался только благодаря Падре, который исповедовал какого-то прихожанина, он ведь был совсем рядом, в исповедальной кабинке.
Чем дольше он смотрел на Нилл, тем больше уговаривал Пес, тем хуже Хайне соображал. Он никогда не любил, когда Пес вырывался из цепей его сознания, когда он находил брешь в клетке, которую Раммштайнер собственноручно сплел.
Хайне почувствовал, как сознание по крупицам утекает, растворяется в жажде Пса, растворяется в его голосе, уговаривающего его поддаться этому мимолетному, приятному желанию.
"Ррразорвии!"
Хайне вдруг подумал, что соблазняется только потому, что она такая же, она может понять его, она как-то связана. Но это же не любовь, это даже близко на любовь не похоже, именно так повторял он вновь и вновь. Очень скоро эти слова перестали иметь какую-либо силу, и Раммштайнер находил все меньше и меньше аргументов, чтобы сдерживать себя.
"Она похоже на тебя? Ну и что, ты хочешь ее только потому, что она может коснуться тебя, а ты не боишься. Поэтому..."
Хайне резко поднял голову и впился в Нилл взглядом, осуждающим, оценивающим, опасным. Нилл подумала, что ему снова стало больно, и потянулась рукой к его лбу, но Хайне перехватил ее руку, потянул на себя, и девочке ничего не оставалось сделать, кроме как приблизиться к нему.
"А сердечко-то застучало, боится, боится, не понимает!"
Испуг и непонимание в глазах девочки только подстегнуло его, Хайне сжал крепко ее запястье, приблизился, повел носом у самой кожи, вдохнул сладкий аромат. Подушечками пальцев он почувствовал, как пульсирует вена под кожей.
"Поэтому ты хочешь найти новое чувство, ты же не боишься ее, значит, ты ее желаешь, надо же что-то чувствовать, ха-ха!"
Сказал, сученыш, сказал ведь. Не страх, не ненависть, а желание взять и выебать, понять, почему, что такого в этом маленьком существе, так нежно к нему относившемуся. Тепло в животе становилось все сильнее, и более того, это стало похоже на что-то другое, на жжение, неудобство, странный зуд внизу, словно что-то прогрызает его изнутри, пытается вырваться на волю. Слегка задев зубами кожу чуть выше запястья, попробовав кончиком языка, он почувствовал сильную злобу. Не на самого себя, нет, на Нилл, которая все еще не понимала, почему он так неожиданно повел себя. Она испугалась этого странного действия, попыталась высвободить руку, но Хайне только сильнее сжал ее и притянул еще ближе к себе.
Второй рукой он мял подол платья, его желание было похоже на желание убить, уничтожить, разорвать в клочья, как он делал это с врагами, только он хотел всего лишь коснуться ее. Наконец он это сделал, именно так, как хотел.
"Сейчас будет веселоо" слишком уж довольно пролаял Пес, Хайне его проигнорировал, он его проклинал за то, что сам не смог сдержаться, за то, что поддался почти сразу, стоило только начать эту дискуссию. Раньше он спокойно отгонял от себя эту тварь, сегодня же вдруг захотелось поддаться.
Хайне вскочил со скамейки, все так же крепко держа Нилл за руку, и осмотрелся. Не здесь, слишком много места, слишком светло, слишком открыто. Надо что-то другое. Нилл сейчас находилась в той стадии, когда еще не совсем понимаешь, что происходит, но начинаешь догадываться, о чем идет речь, и наивно отводишь мысли в другое русло. Девочка смотрела глазами запуганного котенка. Хайне потащил ее к кабинке для исповеди, и чем ближе они подходили, тем четче она осознавала, что сейчас может произойти, она вспомнила, что однажды она уже видела подобный взгляд.
Раммштайнер не был ласков, он затащил ее в кабинку, избавляясь по пути от куртки. Становилось жарко, хотелось избавить от лишней одежды, она стесняла. Нилл жалась к стенке, и взгляд ее бегал по кабинке, словно ища спасения. Она не могла понять, боится ли она его, она боялась чего-то другого, неизбежного, страшного, но неизбежное заключалось в Хайне. Но все же в ее глазах плескался страх, это и провоцировало его, Хайне всегда знал, что победит, если в глазах жертвы мог прочесть страх.
Он склонился над Нилл, рука коснулась спины, нашаривая замок, не церемонясь, дернул бегунок вниз, затем взялся за края рукавов и потянул на себя, стягивая с девочки верхнюю часть платья, Нилл сопротивлялась, она прижимала руки к груди, по крайней мере, пыталась, но он был сильнее ее. Хайне прижал к стене своим телом, подхватив на руки, пальцы пробирались от колен до бедер, медленно, слегка поглаживая кожу, Нилл вцепилась ему в плечи, не веря в то, что сейчас произойдет, она пыталась сопротивляться, она не хотела, не этого, а молилась, чтобы происходящее оказалось сном, неправда, все это не правда. Но она не просыпалась, а волнение подкатывало к горлу, и если бы она могла, она наверно закричала бы сейчас.
Раммштайнер не смотрел на нее, он закрыл глаза, он чувствовал, исследовал, пробовал. Он неловко поцеловал ее в район ключицы, и от этого ощущения просто напросто сносило крышу, поцелуи сыпались по плечу, он не решался целовать ниже, он копил в себе желание, влажный язык коснулся шеи, и от этого Нилл вздрогнула, и сразу же почувствовала как Хайне целует ее в губы, напирая, заставляя ему ответить, и она просто не могла сопротивляться, было больно.
А потом это странное ощущение, когда его язык исследовал ее рот, когда касался нёба, когда задевал ее язык, и она сама им в ответ шевелила, и получалось так, что отвечала на поцелуй, это было очень странное ощущение, она никогда такое не испытывала.
Хайне на мгновение отпустил ее, всего лишь на несколько секунд, чтобы снять нижнее белье, но так и оставив ее в платье, сползшем на талию. Нилл почувствовала, как ее лицо становится красным, она почувствовала, как Раммштайнер дрожит, как что-то упирается ей туда. Это что-то было горячим, твердым, оно, если ей не мерещилось, пульсировало и усиленно терлось об нее.
И тут ее пронзила боль, изнутри, ослепляющим огненным шаром, Нилл дернулась и открыла рот, рыдая в беззвучном крике, Хайне вжался в нее еще сильнее, насколько это возможно было, и входил в нее короткими уверенными толчками. Вот оно, то, что могло его успокоить, именно этого хотел он, чтобы удовлетворить ненависть, зудящую внутри его тела. И чем глубже он проникал, тем меньше злости оставалось.
Толчок. Тесно, приятно, невероятно, но так приятно. Нилл плачет, такую боль ей не доводилось испытывать, как будто ее безжалостно разрывали изнутри, как будто из нее выкачивали воздух, как будто она умирает. Ей страшно и от этого еще больнее, из ее рта не издается ни звука, но было видно по ее лицу, искаженному болью, слезам, текущим по лицу.
А Пес внутри него визжит от кайфа, он чувствует эйфорию, ему хорошо, это сродни тому, если бы он убивал врага. Точно такое же наслаждение. Он проникал в нее максимально глубоко, пальцы до побеления впились в нежную кожу на бедрах, Нилл снова вздрогнула, еще сильнее застучала кулачками по его плечам, но все тщетно, останавливаться на полпути он не намерен. Только не сейчас.
Ей больно, Раммштайнер смутно это понимает, он просто не может заставить себя остановиться, он не чувствует как Нилл сопротивляется, он смотрит на ее лицо, и не видит как она шепчет, умоляет прекратить, потому что больно. Хотелось только одного, сделать все, чтобы это умопомрачительное состояние продолжалось.
Но все же этой какофонии чувств в конце концов придется закончится, но это будет лучше того, что он испытывал всего секунду назад, это все собранные чувства вдруг разом вырвались из его тела, и он захлебнулся в собственных эмоциях, длившихся всего несколько секунд, он опустошив его досуха, всего лишь за несколько последних толчков, Хайне испытал подобное состояние, судорожно выдыхая воздух, забывая о том, что надо дышать, пускай для него это не имеет значение.
Придя в себя, Раммштайнер, наконец, осознал, что же он натворил, с какой жестокостью нарушил все то, чем дорожила она. И глядя на нее, съежившуюся в комочек на полу, дрожащую от только что пережитого шока, со слезами на глазах, захотелось немедленно сдохнуть. Желательно, чтобы его застрелили в упор с его же маузера.
В то время я был молодой, наивный и все мечтал отправиться в путешествие по всей земле Годвилля, и побывать в самой столице. Но кто в наше-то время не мечтал об этом? Все в свое хотели избавить себя от жизни на полях, начать свою жизнь как-то по-новому, чтобы было интересно, захватывающе, чтобы адреналин с бешеной скоростью мотался по телу. Ну и чтобы в старости, когда мы будем стариками, с улыбкой вспоминали, какими же юными мы были.
Я родился в небольшом городке Ёмаёво, если это место городом-то можно назвать. Лично мое мнение, это больше похоже на хорошо разросшуюся деревню, чем на маленький городок. Жил с мамкой, помогал ей в поле, да ездил в СанСатанос да в ЛосДемонос продавать дрова и куриц для всяких ихних непонятных целей. В свободное время гонял с мальчишками в поле, прыгать на сене и прочие детские шалости.
Когда я немного подрос, и начал осознавать, что мир на СанСатаносе и ЛосДемоносе не заканчивается, в моей темной головешке стали зарождаться такие же темные мыслишки, хотелось вдруг собрать вещи и уйти странствовать. Но разве оставишь мать одну? Она же у меня хорошая, волноваться еще будет, а это плохо для здоровья, поэтому я никуда не сбежал, но так же продолжать мечтать о несбыточных мечтах. Да и куда бы я сбежал, я же ребенком был.
К нам в корчму часто захаживали приезжие, и на следующий день на каждом углу Ёмаёво обсуждались новые сплетни. Именно так я собирал информацию о мире за стенами Ёмаёво. Допустим, я узнал, что по всему миру Годвилля путешествую странники, и являются они никем иными, как Героями, и у каждого Героя есть свой Бог, который наставляет их на путь, помогает в жизни, защищает. Я сначала не поверил было, ну как так, чтобы у каждого героя был один Бог, это ж, сколько этих Богов-то надо? Невиданно! Но в душе я надеялся, что и ко мне вдруг явится такой Бог и скажет – ты Герой и сейчас мы идем геройствовать!
Так шли годы, Героев становилось все больше, но меня среди них не было, я все так же помогал матери, все так же просиживал задницу на лавке около дома, точно бабка старая. И вот мне снова надо было ехать в СанСатанос, чтобы отвезти кур, заказанных у тамошнего фермера. Путь до города был не очень долгим, но с моей-то кобылой кажется, что пройдет не меньше двух дней, прежде чем мы доберемся. По приезду я сдал товар, получил причитающее за кур золото, отдохнул с полчаса в таверне и двинулся в обратный путь. Поспать я могу и на своей кобылке, она у нас умная, дорогу домой всегда найдет, не первый год ездит.
Проснулся я от того, что кобылка-то моя хрипит тревожно, дергается на месте и дальше идти не желает. Я, недолго уговаривая упрямую лошадь, спрыгиваю с нее и вижу перед собой огромную лужу. Моя лошадка не из таких боязливых, чтобы пугаться какой-то там лужи, но она почему-то отказывалась к ней даже приближаться. Ну, думаю ладно, потащу ее так. Но только я так подумал, как по луже прошли волны и вдруг от нее пошел пар. Я испуганно отшатнулся. Наверняка проделки тамошних из СанСатаноса, ууу, знаю я этих змеюк подколодных. Лужа начала испаряться, потихоньку, но не полностью, в некоторых местах. Вскоре я понял, что вода образовала слова «Ты – герой!».
Ну, все, думаю я, домечтался, лужа с тобой разговаривает. Уже мерещится всякое. Обвожу лошадку вокруг лужи (только мы ее обошли, как вода впиталась в землю), и едем мы дальше, вроде она успокоилась. Но вот мое богатое воображение – нет. Спустя какое-то время раздается непонятное кваканье. Странно, вроде до болота далеко, лягухи по дорогам редко ползают, да и то их немного. А тут так целое стадо. А кваканье становится все громче, и как будто лягух становилось все больше, очень быстро от этого загудела голова.
«Я твой Бог» вдруг почудилось мне в кваканье. Я с ужасом представил, что передо мной вдруг выползает огромная лягуха, размером со сторожевую собаку, не меньше и меня даже передернуло. Брр… Споили, аспиды, уууу, Сансатаносцы. Ни капли человечности. Встряхнув головой, я дернул поводья, мол, давай родная, быстрехонькой бы до дому. Кобылка послушно прибавила ходу, а мне вдруг стало тревожно, аж душу пробрало до пяток.
Еду я дальше, вроде как больше ничего не происходило, а на душе все равно муторно. С чего бы это вдруг такие вещи мерещатся? Я – герой. Ха-ха, ой, я-то герой? Вот мамка-то обсмеется, только узнает. Действительно смешно, все детство мечтал об этом, а сейчас как-то страшно становится, никогда таких странных вещей не видел и не слышал. Но с другой стороны затеплилась надежда, что это действительно правда, насколько абсурдно бы не звучало. А вдруг, удача действительно мне улыбнулась, и я станут этим самым героем.
Говорила же моя мамка – бог любит троицу. Стоило только нам миновать указатель «Ёмаёво – 10 столбов» как вдруг на несколько секунд налетел сильный ветер и мне в лицо впечаталась бумага. Я снял ее с лица и загадочно свел глазки в кучу. На листе красовалась одинокая клякса и ничего более. Но вдруг, ой как этих вдруг-то стало много, я даже немного опасаюсь, вдруг клякса стала расползаться по листу и вскоре я смог прочитать:
«Не бзди, мне итак плохо, похмелье. А ну быстро молись! Ну, хотя бы скажи, как тебя зовут, нерадивое чудо, надо же мне знать имя своего Героя.»
Я даже хотел было обидеться, вроде, если он бог, разве не должен знать мое имя и так? Буквы на листе вновь начали перестраивать.
«должен, но я не помню. Героем быть хотел?»
Я удивленно пытался понять, это он сейчас прочитал мои мысли или как?
«Или. Ну?»
– Хотел, – вдруг грустно вздохнул я. Все детство мечтал, кто ж не хотел быть Героем. А тут вдруг такие глюки, что даже обидно. Ладно, какие-нибудь другие бы, а тут про героя, можно сказать, что про святое.
«Поздравляю, ты им стал. Я только сейчас в этом хламе кирпич найду, и сразу получишь первый так сказать, хе-хе, трофей.»
– Издевательство, все равно, сложно поверить. Может, покажешься? И вообще, с чего это я так быстро обрадовался, шулер ты, а не Бог… А что, я, правда героем стану? – я даже почувствовал как уши стали горячими и покраснели. Любопытство пересилило адекватность.
«Ну, ты тупае, за такое молнию в зад получают. Боги не показываются своим героями, иначе какие они Боги.»
– А почему только сейчас?
«Что сейчас?»
– Ну, объявился только сейчас.
– «Проспорил, твой Бог скончался от старости, поэтому тебе не суждено было стать героем. Но стал. Эх, черт, если бы я сходил королем, а не дамой, я бы так не влип».
– Всмысле ты проспорил?
«Просто. Твой настоящий Бог был моим папашей, смекаешь? Ну, вот он и завещал перед смертью, мол, сыновья и дочери мои, валяйте, кто проиграет партию в дурака, тот и будет богом мальчишки.»
– А это так плохо, что ли?– Я уже действительно хотел было обидеться. Спихнули от одного к другому, путем игры в карты, ладно бы еще на выигрыш, так еще и на проигрыш. Я почувствовал себя ущербным инвалидом. Да к тому же кажется этот Бог мне и не рад вроде как.
«Еще не знаю. Но уже почти вдул, что к чему. Я еще лет двадцать должен был жить и не тужить, пока не получу лицензию.»
– А разве Боги умирают?
«Умирают, еще как умирают. Ты совсем тупае, да? Слабо догадаться, что если нас Богов так много, то уж наверно мы как-то появляемся на свет, а, следовательно, мы еще и умираем.»
– А сейчас что? – буркнул я.
«А сейчас мне приходится наверстывать весь учебный материал с самого начала вплоть до того что еще даже не учил. Я еще академию не закончил даже, так что паршивый из меня Бог будет, но тебе не выбирать, не в том ты положении. А завещание не переделаешь, мертв наш папочка. Так что думай, ты либо Герой, либо всю жизнь будет ездить в СанСатанос и продавать курицу. А я пошел опохмеляться.»
Я еще раз перечитал написанное на бумаге и снова грустно вздохнул. Дааа, точно ущербный из меня герой получится, с таким Богом. Хотя, какие они Боги героев? Откуда я могу знать, всю жизнь пропахавший на полях. Лист осыпался в моих руках, и стоило поднять голову, как я увидел ворота Ёмаёво.
Мамке все же я ничего не рассказывал, решив, что сам справлюсь со всем. И принимать это сложное решение буду сам. Сам доигрался, захотел вдруг стать героем, вот и получай, много лет спустя. А что сейчас, бросать все и бежать выполнять подвиги? Тьфу, так и не могу понять, я рад тому, что стану героем, или не рад. В любом случае, решение принимать мне, если я правильно понял этого бога. Но не тут-то было.
На следующий день меня разбудил сильный грохот за окном, я как ошпаренный подскочил и помчался во двор. Посреди двора валялось нечто непонятное, огромная гора какого-то хлама. Заспанная мать, такая же испуганная стояла в дверях дома и боялась выйти. Она проснулась раньше, и когда я выбежал, уже стояла тут бледнющая как снег.
– Оно это… с неба падало… – растеряно проговорила мамка, крепко держась за косяк двери.
«Эй ты, имя забыл сказать, как там тебя?» раздалось где-то рядом со мной, я подпрыгнул на месте и завертелся как юла вокруг своей оси. Нет, вчерашнее точно не было сном.
«Да не крутись ты так, это я, Бог твой»
– А, чо, как, правда ты?– я бы сказал, что голос, звучавший из ниоткуда, принадлежит юному парню, слишком чистый и красивый, у стариков не такие голоса.
«Яяяя, тупае, я»
– Сына, ты мне это говоришь? – озабоченно спросила мамка, я воззрился на нее.
– Ты не слышишь?
– А что я должна слышать?
«Она не слышит, никто не слышит, расслабься».
– Аа… Ничего, мам, иди спать, я разберусь с этим, – попытался я успокоить мать, и на удивление она легко поддалась.
– Ладно, но ты только не трогай это руками, – сказала мать и скрылась в доме, закрыв за собой дверь.
– Не буду, – клятвенно пообещал я, скрещивая за спиной пальцы, совсем как в детстве, все же обманывать мать не люблю, а так я просто схитрил.
«Хе-хе, так как тебя зовут?»
– Аа… Кед я.
«Ага, приятно. Прокси Ассасин.»
– Что? – растерянно переспросил я, уделяя наконец внимание груде непонятного хлама.
«Я Прокси Ассасин, имя такое.»
– А это что? – я имел в виду кучу посреди двора.
«Твой хлам. Геройские шмотки всякие, оружие, ну и начальный бонус от Бога. Разгребай барахло, там где-то в самом низу лежит.»
Голос Бога был каким-то таким же заспанным, скучающим. Я подумал, что он тоже только что проснулся, если он вообще спит.
«Ага, мне еще на учебу идти, конечно, я проснулсяааапчи!... оу, прости-прости, облако в нос попало, зараза такая…»
Я покраснел и склонился над грудой хлама. Среди всего находился какой-то ржавенький меч, такая же ржавенькая подкова, сломанный деревянный щит, один сапог, часть сломанной кольчуги, гнутые какие-то латы. Посреди всего этого, в самом низу лежал золотой слиток, с неровными краями, прямоугольный.
«Это золотой кирпич, тебе на постройку храма.»
– Мне еще и храм строить? – я удивленно воззрился на кирпич, беря его в руки, тяжелый зараза.
«А то, каждый герой строит храм своему Богу, помню, давным-давно узнал на какой-то лекции, что есть одно место, где эти храмы стоят рядом друг с другом, типа земли мало, а строить надо. Конечно не везде такое, это уже как повезет.»
– Забавно… А как мне его строить-то, с одним кирпичом?
«С одним – никак. Будешь собирать ходить, собственно это не то чтобы твоя основная цель, но тоже важно.»
– А какая моя основная цель?
«Э-э… А я помню что ли? Это на первом курсе было, я такое древние вещи не запоминаю.»
– Гм… а зачем же я геройствовать буду, если у меня цели нет?
«Да есть у тебя цель, есть, вот только найду тетрадь за первый курс, и сразу появится у тебя цель.»
– Ммм… А вот это вот мне обязательно носить? – я потрогал ногой латы и брезгливо поморщился.
«Да ну их нафиг, нужны они тебе, один черт, все равно сдохнешь, хе-хе. Тем более это лежит уже давно в отцовской кладовой, еще до моего рождения там валялось, я бы на твоем месте не стал бы такое носить.»
Да я бы и сам не согласился носить эту гадость.
«Так, все, давай, собирай свои пожитки в узел и дуй в Годвилль.»
– Годвилль? Эй, ты, Бог! – возмущенно начал я. Уже и командует мной как хочет, я может не буду героем, может я отказываюсь, – какой еще Годвилль, я дальше ЛосДемоноса никогда не ходил.
Годвилль, вот шутки! Годвилль на другом конце континента, до него как до облаков, не дотянешься, не дождешь. А тут раз и Годвилль.
«Ну, вот и пойдешь, сам же мечтал о путешествии по всему миру. Чо я, зря на тебя прану что ли трачу?»
– Да какой из меня герой, я же меч в руке никогда в жизни-то не держал.
«Да куда ты денешься, я из-за тебя страдаю тут, занимаюсь дополнительно, а он героем быть не хочет. Поздно, будешь ты героем, не с мечом, так с трехтомником по анализу структурного строения пучкующих листовых крекеров, а что, тоже грозное оружие, хе-хе.»
– Нет, ну наглость…
«Я не Наглость, для тебя Всевышний, или даже Великий, брысь отсюда собираться, если к вечеру ты будешь еще в Ёмаёво – покараю.»
– Эй, а ну стой! Вернись, ты Бог! – но Бог на мои позывные не отзывался, сколько бы я его не звал.
подарок на 14 моим предкам автор: я бета: нет беты. я неуч. фандом: семья вселенная: Lineage варнинг: это бред. за смысловую нагрузку не отвечаю, но предупреждаю. Но это подарок моей семье. В роли папы Песы ака человек - Infernal Hunting dog в роли мамы Акиры ака светлый эльф - AkiraIn В роли дроу ака Сына - я. В роли кактуса - кактус.
И вот вы, в 14 февраля, в день всех влюбленных и не очень и даже не влюбленных решили вдруг поиграть. Собственно в честь чего растительную местность вокруг Оерна перепрограммировали в пустырь. В честь этого события устроили квест.
В то время, как автор ведет рассказ о столь незначительном событие, на пустыре тусовались два представителя разумных раз. Светлый эльф и человек, и, кажется, оба были магами, сидели на корточках, почти соприкоснувшись головами, вглядывались в какой-то предмет. Между ними явно витало напряженное молчание. Наконец человек не выдержал и сказал:
- Он нас убьет.
Эльф согласно закивал своей светлой головой.
-Определенно.
- А как же квест? Может хотя бы один? Тут их целая долина
Эльф мрачно обозрел место, в котором они находились. Оно ему не нравилось.
- Заметит, как пить дай, заметит.
- Ну, всего лишь один, ну Акираааа, – умолял человек.
- Всего один, а Акира потом отдувайся? Может ну его, этот квест?
- А деньги? Мне надоело пешком ходить из города в город. Хочу как все, тп! – захныкал человек.
- Пойдем мобов бить Песа, денек другой и будешь такой же богатый как я, – успокаивал Эльф. Но не помогло, Песа все так же жадно смотрел на предмет, который им нужен был для квеста. Но вот уже прошло полчаса, а они еще тут.
- Все, больше не могу. Берем и валим, - протянул свои плотоядные ручонки к цветочку человек. Но не тут то было.
- Пшел прочь, аспид! - неожиданно заверещала клумба, до этого момента настороженно-пугливо пырясь на двух представителей якобы разумных рас, - по законам жанра вы волшебствовать должны, а не воровать чужие кактусы. Удинафиг, руки убери, кому говорят! Задолбали, черти проклятущщщие!
- А чо, кактус симпатишный, Песа, пожалей цветочек, – заулыбался эльф, явно симпатизируя чудо программирования гениальных интеллектов. Кактус благодарно посмотрел на эльфа, отчего у того случился приступ любви щастья, - утикакой лапочка, – эльф с восхищением потыкал в кактус пальцем, за что получил три колючки в нос, но он не унывал.
- Мне за этот нецветочеквовсе миллионы дадут. Нэээт.
- А как же сына?
-Сына не узнает, – неуверенно пробормотал Песа.
- Сына кактусы люююбит, Песааа, пожалей растение, оставь его. Ну пойдем покастуем мобиков, – эльф уставился на человека, еле как сдерживая слезы на глазах. Кактус последовал его примеру и потянулся к человеку, - сына кааактуууусыыы люююбииииииит.
Особо впечатлительный человек не выдержал такого давления, сгребая в охапку кактус, вырывая с корнем кактус, за что получил колючками уже в нос, по лбу, каким-то образом в затылок и руки.
В это время, когда два представителя далеко не разумных рас, проникновенно тискали бедное растение, неподалеку возник силуэт, а точнее два. По мере приближения объекта, в силуэтах можно было угадать маленького белого тигренка, который по обыкновению любил лапать хозяина и хилить его до потери пульса, и темная эльфийка, закованная в легкие доспехи. Все представили? Я тоже, то есть автор тоже себе это представил и злорадно поржал. Тема сисег не раскрыта! Светлый эльф и человек с ужасом узнали в дроу – Сыну.
- Это… вы что… кактус… – потрясенно пробормотала дроу, замирая возле двух представителей однозначно не разумных рас. Тигренок остановился рядом с дроу, по обыкновению лапая хозяйку и усиленно, но, к сожалению бесполезно пытясь ее хилить. Над тигренком зависла злачная надпись «Косяк».
- Ой сына, а мы тут… - эльф пытался срочно придумать отмазку, но как назло отмазка не придумывалась.
- плюшками балуемся, – закончил за Акиру Песа.
- да вы… - дроу попыталась было разрыдаться, ну хотя бы пустить скупую слезу, но случайно перепутала все движения, пока она пафосно пыталась порыдать, успела потыкать в обольщение, симпатию, зарядку, танец и прочие вещи, так что поплакала она только в самом конце, – да епт, очки забыл одеть, – оправдывалась краснеющая дроу. По мере совершения всех движения что Песа, который собственно является отсом темного эльфа, что Акира, который как бе мама темного эльфа, медленно, но верно постигали вершины шокового состояния, - кароче! Какого бля хера, – попыталась сказать темная, но вместо этого в чате возникло слово –цензура, - епт, какого баллльььйааа ааах рена вы кактус гробите?
- да я ж говорю, плюшками кактусим, всысле балуемся, – неуверенно пробормотала Акира.
- из кактуса плюшки делаете? – заинтересовалась эльф, предки кивнули головами – вкусно? – предки еще раз кивнули головами, а Кактус, узнав такие жесткое подробности, попытался вырваться из лап представителей вандальных рас, - сволачи! Скаты! Изверги! Кактусоеды! – начала бегать вокруг своих предков эльф, – ну что вам бедный кактус сделал? Не трогайте святое, лапы убери отес!
- да епт мне деньги нужны!
- а нахрен тогда его драть из клумбы? – наступился Эльф
- ну как же, деньги получим за него!
- какие деньги, вы читать умеете? За кактус нельзя деньги получить, у кактуса надо попросить их. Аспиды! – взвыла эльфийка, доставая меч.
- вот-вот, я им так же говорил, - вставило свое слово растение, - а деньги вообще вон там, в горшке остались.
- ДЕ ДЕНЬГИ? - заорал человек, бросая кактус на землю и подскакивая к горшку, - ДЕНЬГИ!**
- Косяк – фас, – хищно произнесла Дроу, натравляя своего бесполезного, но до жути милого тигренка на отса, вызывать дракончика ей было чертовские лениво, - будет знать, как из кактусов плюшки делать.
-- правильно. люди всегда чего-то ждут, всегда ищут кого-то, плачут, улыбаются, и пытаются понять. А Мир несовершенен. Мир людей не любит и ставит им условия, на которых может их терпеть. Потому люди умирают, не дожидаются того, что ждут, не понимают, и стыдятся плакать. А улыбаться порой совершенно не хочется. Поэтому люди придумали все, что есть сейчас. Но Мир все равно пытается их убить, растоптать и унизить. Люди уничтожают мир, а Мир уничтожает их. Люди придумывают истории. Люди ненавидят друг друга. Люди ищут спасения друг в друге, и если находят его, становится чуточку тепло да душе, и курить вместе становится приятней. Люди улыбаются друг другу, и пытаются поддержать друг друга в этом Мире, который их ненавидит. Люди пытаются. Но Мир замкнул круг. Но Люди пытаются. И улыбаются сквозь слезы, которые обжигают душу.
с ошибкааамиииии. читать дальше Осторжненько так пальчиками поддеваешь уголки конверта, пытаешься разорвать по линии, но все равно как всегда получается криво. Ну и пусть. Достаешь аккуратно гладкий небольшой листик, догадываясь, что на такой бумаге только фотографии и делать. Фотография чистая, не подписанная, он никогда не подписывал, не любил. Как всегда обязательный отчет, этакое негласное соглашение, ведь надо же знать, все ли в порядке с твоим Королем? А ты вот так вот похихикиваешь и смотришь на фотографию, зная, что только тебе она и достанется. Он говорил - "поеду на море, на юг." А чем здесь не юг и море? Собственный прудик и удильщик в качестве закуски. Неа, ему мало, красоты подавай заморской. Ну и пусть. Вот смотришь на эти глаза и думаешь - "Янтарные али карие?" Но это ладно, это неважно. Конечно они карие, ну... может немножко янтарные, но так даже лучше, с кем солнышко не балуется, как только не порадует. "Чисто золото", ан нет, проплывет белое и пушистое, закроет на секунду яркую звезду и глаза потемнеют. Но все равно яркие-яркие, и такие задумчивые-манящие, теплые-прегорящие. Смотришь - и таеш под таким взглядом. А он еще и улыбается так, не размыкая губ, а конопушки на лице так и светятся. И вот словно думает о чем-то, о таком... неземном, волшебном. Мечтает наверно. Задумался в общем. Вот смотришь на фотографию и думаешь - "Море, солнце, красота на переднем плане. Хорошо тебе там, на юге." Нет, но эти глаза...
драббл. семья Название: Семейное собрание. автор: stupid stump (я) бета: нет. вселенная: заказ был на нашу. От автора: чтобы мама пошла на учебу, я пообещал драббл. Мама сходила, терь я написал ей драббл. В роли Каси ака доча -Kasagaeru В роли Мамы ака Акира - AkiraIn в роли Отса ака Песа - Infernal Hunting dog в роли Сыны - я.
будни. Семейное собрание.*Плюх* Нехилая тушка укомплектовалась на коленях Акиры и проникновенно промырчала. Примерно так:
-Мыыыыаааахххймиаааупокуритьбы.
*каменное лицо. Одна штука*
-Р… рыаздавишь, Сына, - прохрипела Акира, глядя куда-то вперед и направо, где как раз мелькала чья-то задница в кустах. Кусты зловеще трещали.
- Да ладно, я всего-то три кила пельсинов схавал, ты считала между прочим, - укоризнено сказало Сына. Акира скосила глаза на тушу и хмыкнула. Задница в кустах продолжала самозабвеннотак вилять сама по себе.
-А, он опять сбежать пытается, - захихикало Сына и укусил Акиру за палец. Акира проникновенно заорала, задница в кустах вилять перестала.
- Сына, блядь! Не отвлекайся, ищи дочу! – это уже типу в кустах проорала таким же злобным голосом Акира. Песа тут же нырнул обратно, боясь злой дуры по имени карма.
- деньги!** - шепотом заорал Песа, и продолжил искать дочу. План побега не удался.
- А может пожалеть его? – попыталась сжалиться Кася над Отсом, но ей никто не дал.
# # #
Итак, вы правильно угадали, с вами я, повествователь, чья тема сисег не раскрыта и я злобно ржал! Итак, кхе-кхе. Наше действие сегодня плааааавно так…
*Бдыщ*
Я же сказал, вашужмать, плавно. Пщщщшшшш….
*минутные заминки*
Итакх, из-за технических неполадок наша студия звукозаписи не пашет, потому что-то кто-то неудачно сделал «Йооооууу». Решил что он крутой каратист, епта. Пришлось идти в парк на лавочку, и пить сок. Лучший вариант, конечно же, ближайших сук да повыше, но Повествовательно высоты боится.
Наша студия лишилась почти всех микрофонов, а последний под шумок утырили соседи, проползая по стенке в бдсмных комбинациях и до боли знакомых фейсов. Особенно тот, что в кожаном плащике и таких же кожаных штанишках… и перчаточках…
Так, слюни подобрали *вытирает рот ладошкой, пожирая взглядом почему-то татуированного блондинчика, который все время гаденько так хихикал* Тип в кожаном шел последним, и усиленно делал вид что его никто не видит. Я так и слышал, когда шел следом и подсказывал ему.
- меня никто не видит, я неведимка-неведимка, мальчик-с-пальчик, тучка…
-зонтик ееесть? – заговорщицки поинтересовался я, странный тип так же заговорщицки ответил:
- в нем наша собачка плавает, так что цссс, я тучка-тучка…стенка, потолок…
Странная компания так и уперла к себе, считая, что мы считаем, что не видели как они спистили наш последний микрофон. Пришлось тырить у охранника последний шестой комплект раций, ибо две он держит у себя, еще две кто-то до нас так же под шумок спистил, ищо один забрал директор студии, он боялся своего пупсика оставить одного.
# # #
-так что, вот эту вот мине отдайте, она с голубенькой полосочкой, - Повествователь, то есть изначально Сына, отобрал у Песы с первых секунд полюбившуюся рацию и уселся на край лавочки с ногами, обнимая кактус. Кактус умилительно чавкал печеньками и ни с кем не делился.
Рядом прикорнула Кася, источник бесконечных печенек Кактуса, с рацией в руках, которую все дружно разрисовали сердешками. Акира и Песа сидели чуть в сторонке скучковавшись и разрисовывались свои рации, от усердия высунув языки. Дело шло к вечеру, а кина до сих пор нет.
-Пип. Как слышно меня? Пип, - Сына гордо заорал в трубку, все семейство разнесло по лавочкам. Еле как отшкребав себя от лавочек, все сгрузились на одной. Сына сиял.
-Пип. От таки уж я и горе, Мам. Пип, - незаметно для всех, протянул маме украдкой печеньку. Печеньку провожали взглядом все, но сделали вид, что ее таки не видел.
-Пип. Ну не горе, но топокретинизмом страдаешь точно. Пип, - сжалилась Акира, грызя печеньку.
- Пип. Харе флудить вслух, давайте по делу. А епта, сигарет нет…Пип, - как только от печенек остались крохи, Отес понял, что остался без еды.
-Пип, а давайте я сбегаю! Печеньки закончились все равно. Пип, - Кася весьма радостно скребла сердечки на рации.
-Пип. Кася** сбегай! Пип, - обрадовался Песа, что ему не надо будет идти в магазин.
-Пип. НЕ БЕГАЙ! Пип, - грозно приказала Акира, тыкнув пальцем на Песу. Отес горестно вздохнул.
-Пип. О, Отес наш пашол за сигаретами сам. И мне возьми. Пип, - вдруг вспомнил Сына, что у него тоже нет сигарет.
-Пип. А печеньки… А кактус… Пип, - Кася порылась в пакетике и достала последние три печеньки. Увидев это, кактус приготовился рыдать.
-Пип. !ПЕЧЕНЬКИ ДЛЯ КАКТУСА ВОЗЬМИ! Пип, – разом заорали Акира, Кася и Сына, зная какую истерику заводит кактус. Ну и просто жалко стало цветочек, с утра он еще не гадил никому.
Минут десять-питнадцать было тихо, только Кася носилась за бабочками, прыгая в каждый куст и выползая оттуда с репейниками в волосах. Отес приперся весь запыхавшыйся. Завидев знакомый пакет печенек, кактус засиял и зашебаршал колючками. Никто не может устоять перед колючками кактуса, все безумно у нас любят кактус. Отес не исключение.
- Пип. Фух. Из-за ваших… печенек… На, кактус! ** Пип.
- Пип. Так вот, чо мы се собрались то, на этой чукотке, те камчатке, це ебени какие-та. Харе жрать чужие печеньки, выплюнули! Пип, - рискнул напомнить Сына о цели их собрания, но спалил всех за грызеньем печенек.
- Пип. Хавать хота… Пип, - Отес лениво похлопал ся по пузу и огляделся. Сына услужливо тыкнул пальцем в сторону.
- Пип. Вот тетка пельмени на лавочке хавает. Пип.
- Пип. Вон рис епта растет. Пип, - Отес тыкнул пальцем в лес. Рис там никто не увидел, но возражать никто не смел. Отес таки, надо же создать видимость главы семьи, надо же подыграть…
- Пип. Печеньки… Пип, - грустно прошебуршали Кася и Акира, скармливая Кактусу весь пакет потихоньку.
Всем было лениво вспомитать зачем же в ебени собрались, Отес с Сыной курили, мега-женщины кормили кактуса, старушка в сторонке их испугалась и убежала.
- Пип. Я вспомнил кто упер микрофон. Пип, - неожиданно сказал Сына.
Вдруг сверкнула молния, стало очень тихо, даже муха побоялась жужжать.
- Пип. Погоди мам, я сча отбегу на пару метров… Все. Чо мам?Пип.
- Пип. ШИКИ. Пип.
- Пип. Блььо…. Пип.
- Пип. Ой, какая ромашка ** Пип, - Кася сделала вид что ничего не видела и не слышала и уперла в ближайшие кусты.
Минут питнадцоть Сына бегал от Акиры вокруг лавочки, а Отес о своем мужЫском разговаривал с кактусом. Только потом вдруг поняли что Каси-то нет. Мама с Сыной мгновенно помирились и нисговариваясь отправили Отса искать дочу в кустах.
Кася появилась низаметна, с четырьмя кило пельсинов. Видя то, как Отес вдохновенно ищет свою дочь, ему мешать не стали. Пельсины поделили на троих, три кила Сына сгрыз сам, одын оставшийся - Кася и Акира.
фор Тетс. Автор : я Бета: нету Предупреждение: на прошедшее др Тетс. пейринг: торт и Тетс (Бадоу/ХАйне или наоборот)
читать дальшеБадоу что-то напевал себе под нос, впихивая свечки в торт, который где-то раздобыл, но не говорил где. Ибо верить в то, что Бадоу умел делать торты, он отказывался напрочь. Хайне этот вариант не устраивал, потому что любопытство Хайне жило само по себе. А еще Хайне не нравилось то, что лежало в пакете, который принес Бадоу. И тем более Хайне не нравилось то, что лежит в пакете, он должен надеть. Ему определенно не нравилась затея напарника, какая бы она ни была.
Бадоу же не обращал на Андеда никакого внимания, полностью поглощенный в процесс приготовления торта с 20 свечками, с учетом того что торты он никогда не готовил, а первый не всегда блин и не всегда комом. Обычно это кирпич, которым можно спокойно убить соседа, который периодически мешает спать. Белый заварной крем так и манил попробовать его на язык, и рыжий не удержался, запустив палец в крем закатывая глазки от удовольствия.
- Нейлз, ты дебил конченый, это ЧТО? – Из-за угла, наконец, показался Хайне, который таки рискнул натянуть на себя то странное из пакета, и этим странным оказались кожаные черные брюки и черная кожаная майка, ошейник с шипами он не стал надевал из целесообразности, ему и одного хватало, - ты ГДЕ это достал?
Бадоу в это время обсасывал палец от заварного крема, как-то странно на него посмотрел и совсем по-девчоночьи хихикнул. Определенно Андеду шло, он весь такой готишный, а тут прямо бомба.
- в сексшопе, - неопределенно пожал плечами рыжий, не вынимая палец изо рта.
Вид Бадоу тоже сносил крышу, одетый в скромный костюм горнишной, он уже полчаса вот так вот разгуливал по квартире, заставляя Хайне нервничать каждый раз. Но тут суровое Раммштайнеровское терпение не выдержало и лопнуло. Раммштайнер угрожающе зарычал и прыгнул на рыжего, снося того с ног.
- Ай, Андед, не трогай торт, ТОРТ НЕ ТРОГАЙ! - заверещал рыжий, но было уже поздно, Хайне схватил со стола недоукрашеный торт и опрокинул на Нейлза, наконец исполняя свою мечту, которую надумал за последние полчаса.
###
- Кхм… Отвали урод, ай, не кусайся! – прошипел недовольный Бадоу, усаживая на Хайневские коленки, - животное, потерпеть не мог, да? Невтерпеж было, да? Гад! А я теперь весь липкий, – надрывно взвыл рыжий.
- Тебе понравилось, - пожал плечами Хайне, которому было пофиг на все, главное он удовлетворен. Он развалился в кресле, обнимая рыжего за талию с мечтательной улыбкой на губах. Да, хорошо было, надо будет повторить.
- Ты торт испортил! А он вкусный был!
- Ну, тебе же понравилось.
- Так бля это не повод чужой торт поганить, автор меня убьет, - проворчал Бадоу, и тут же дернулся, - блядь, осторожней, чуть не порвал, так добить хочешь?
- Таааак, мальчики, песики… Я не понял, де торт? – в комнате вдруг появился автор, с огромным голубым бантом на шее, и с кучей шариков в руках, Автор недоуменно осмотрел разгром в комнате, достал блокнотик и убедился что это он не заказывал, - вы чо, вот эту хрень за торт считаете? – он тыкнул пальцем в маленькое пирожное, которые купил Хайне, умудрившись за 10 минут смотаться до магазина и обратно.
- А чем тебе не торт? Торт, еще какой! Вкусный! – гордо выпятил грудь Бадоу. Автор окинул обоих своим внимательным взглядом, от которого ничего не ускользает и удовлетворенно прицокнул, подумав что и так сгодится.
- Вкусный, вкусный, особенно вы, все в белом, прямо ням. Ну чо, бешеные мои, поздравлять будем? Раз, два, три…
опля Радостный щенячий лай оглашает церковь. Пушистый комок усиленно вылизывает лицо Бадоу, скрючившегося на корточках и в полной прострации уставившегося на щенка. - Это… что? – наконец смог озвучит свои мысли рыжий. Сигарета выпала из рта, но он даже не замечает этого. - Ммм… папи, – ответил Падре, улыбаясь во все тридцать два. Бадоу так и хотелось ему врезать, но руки были заняты комком, излучающим счастье и любовь к этому миру. - Нет, это я понял. Я не понял, зачем оно мне? – насторожился рыжий, хмуро поглядывая на слепого священника-который-отказывается-верить-в-святое. - Да ладно тебе, Бадоу, приюти на время. Тебе все равно надо свою энергию на что-то тратить. - Да у меня в жизни не было животных, кроме этого придурка, – привел рыжий свои аргументы, не сочтя нужным уточнять что «этот придурок» – никто иной как Хайне. - Вооот, видишь, опыт общения с животными уже есть. Ну приюти, тебе его не жалко? Смотри, какой милый. Бадоу снова уставился на комок шерстки. Глазки щенка поблескивали, язык свешивался на бок, хвостик вертелся туда-сюда, и вообще всем своим видом он показывал насколько рад такому рыжему, такому веснушчатому и всему вот такому необычному в целом. «Милый, бля. Не то, что некоторые», - всплыла дохлой рыбкой в голове мысль и протухла. Бадоу скривился, поставил щенка на пол и достал сигареты. - А так как Хайне у нас уехал… Тут Падре и малышка Нилл стали свидетелями того, как Бадоу в недоумении выпучил глаз, и еще одна сигарета выпала изо рта. - Что значит уехал? – Сорвался на истеричный визг Нейлз. – Почему я не знаю?! Куда этот долбоеб намылился? - Уже знаешь, - падре разводит руками, а у рыжего появляется острое желание его придушить\утопить в церковном толчке\ повесить на кресту. Любой вариант казался привлекательным и требовал дальнейших обдумываний. – На задании он, на задании. Скоро вернется, ты только не волнуйся. Бадоу молча разворачивается. До него дошло, что ничего более слепой священник не расскажет. Комок шерстки перекатывается по церкви вслед за ним.
Две недели спустя
Бадоу разбудил грохот, топот, заглушаемый ковром, снова грохот… на этот раз дверь в его комнату – чуть не слетела с петель. Сюдя по всему этому Хайне был явно в плохом настроении. - Пееесаатывернуууулся… – радостно проблеял рыжий, даря довольную сонную лыбу. Хмурый взгляд альбиноса устремился на нечто в объятиях Бадоу. Щенок с самого первого дня спал только в его кровати. - Это… что? – Хайне выглядел сейчас точно так же, как Нейлз в церкви, когда впервые увидел щенка. Отношение же Бадоу к мелкому явно поменялось, когда бедное животное неожиданно стало откликаться на Песу, которого в то время он готов был убить и частенько выражал свое желание вслух. - Это? – Нейлз явно с удовольствием прижал к себе щенка, почесывая шерстку. – Мое живоооотноееее, правда прелесть? Зовут Песой, жрет все подряд, не привередлив. - Так вот про какое твое новое увлечение рассказывал мне Падре… - проскрипел Хайне, доставая из-за пояса свой пистолет. Новое увлечение явно претендовало на его собственность.
Атмосферу, царившую в комнате, можно было охарактеризовать не иначе как напряженную. Михай и Рамштайнер смотрели на рыжего придурка, ожидая очередной бада-бум. Минуты две бада-бум отказывался являться миру. Бадоу пялился в одну точку, обиженно сопя. Это-то и пугало Хайне и Михая – затишье перед бурей. Второй обдумывал планы побега, первый спокойно поглядывал на часы, отсчитывая минуты добровольных безникотиновых мучений рыжего, но украдкой все же прятал в рукав столовый нож. Бадоу это заметил, усмехнулся во всю пасть и... - Не бойся ложки, бойся вилки! Один удар – четыре дырки! – издав истерически радостный визг, вонзил вышеупомянутое грозное орудие труда и обороны в ничем неповинную вареную картошку. Хайне обреченно вздохнул, опираясь локтем на стол и подпирая лоб тыльной стороной ладони, всем своим видом отражая безысходность ситуации. Затем переглянулся с Михаем, и они синхронно в один голос произнесли, лениво растягивая слова. - Не бойся вилки, бойся лома. Один удар – два перелома. - Михай, будь другом, сгоняй в магазин, - как бы невзначай сказал альбинос. - Шесть часов, семь минут, – цокнул тот языком, вставая из-за стола. – Рекорд. - Ни за что больше не разрешай ему бросать курить, это вредно для окружающих.
Он бог, дарует лицезреть себя Рожденный Красотой, Сверкает в славе. Великолепие сопутствует ему, Алмазы в розовой оправе.
Как ангел в белых одеяниях, Плывешь по мраку, трепеща крылом. Ночная бабочка тебе передала их, И скрылась, склоняясь пред тобой.
О Арранкар! И грация тебя благословляет; Твои манеры, жесты, речь, слова. Как с куклами, над чувствами играешь, Возлюбленный, хотим мы лишь тебя.
Заэль, ты бесконечен как твой номер, Мы будем прославлять тебя в веках. Но все равно гламурной сволочью ты будешь, Ты был рожден таким, и будешь Рыцарем Гламура навсегда.
Отчаяние, angst Название: Призраки твоего цирка. автор: stupid stump бета: Amaryllis Дисклеймер: ни мое, ни за что не надо. Размещение: а такое никому и не надо Заявка: Отчаяние, angst
>< Каждую ночь один и тот же сон. Нет сил даже на то, чтобы просто проснуться. Даже просто открыть глаза - уже какое-то действие. Нет сил ни на что, он может лишь бездумно смотреть в потолок и ждать, когда же день закончится, и он снова провалится в сон. Тот же самый сон, каждый раз переживать чувства заново. Пожалуй, это единственное, на что у него хватает смелости. Прыгнуть в прошлое, искупаться в когда-то пережитом снова. Когда он начинает терять суть происходящего, когда сознание уплывает в легкую, долгожданную темноту. И начинаются эти яркие образы подсознания. Именно тогда он понимает что, в нем столько силы, что хватит на весь мир. Но когда сон заканчивается очередным его криком, или просто он просыпается от того, что трудно дышать - тогда силы вновь покидают его. У него нет ничего кроме личного призрака, следующего за ним позади правого плеча, где бы он ни был. Призрака, которого видит только он. - Хватит рыдать, Поттер, – прошелестел где-то над ухом голос. Вот он, его персональный призрак. Вновь пришел, чтобы насладиться его страданиями. Гарри промолчал, как обычно не обращая на него внимания. Но порой бывает, накатывает словно волна, которой не избежать. Надо хоть что-то сказать, надо нарушить эту вечную тишину, хоть слово, пусть не ответит, но услышит. Потом он пытался бежать от этого. Чья-то идиотская шутка, когда призраки явились в его дом, потом исчезая по одному, неожиданно, без объяснений. Зачем они приходят, почему исчезают? Но призраки молчат. И в итоге остался Он. Гарри пытался бежать. Он все время твердил себе, что спит, что ему просто кажется, и прочее. Но Призрак не уходил, лишь усмехался, наблюдая за бесплодными попытками. Потом была стадия игнорирования. Они всегда были рядом, но почти никогда не разговаривали друг с другом, взаимоигнор. Гарри было неуютно, он постоянно срывался, дергался, нервничал. Его нервировал этот призрак. Сколько лет прошло? Пять, шесть? Одиннадцать? Утро было пасмурное, ни Гарри, ни Он не любили такую погоду. Дождь лил с такой силой, что, казалось, вот-вот выбьет все окна, а крыша прогнется. Гарри с трудом заставил себя подняться и перекочевать на кухню. Крепкий горячий кофе, бутерброды и окно вместо телевизора. Призрак сидел в стороне на другом стуле (как будто ему надо сидеть), закутанный в мантию, хмуро щурясь, искоса поглядывая в окно. Ему такая погода не нравилась никогда. А тем более, сегодня. Когда кофе в чашке закончилось, Гарри еще долго сидел и отказывался вставать из-за стола, доедая оставшиеся бутерброды на тарелке. Он просто тянул время, он боялся выходить из дома, боялся вновь встретить призраков. Через три часа Гарри Поттер отправился на кладбище, поминать своих друзей и товарищей. Сколько лет прошло? 10, 20, 50? Казалось, для него время замерло, когда последний друг умер на его руках. Когда он сам выжил, спрятанный за спинами товарищей, храбро павших во имя его. Он не любил кладбища, это место, где сны становятся реальность, когда ты думаешь о смерти. Это место, где только ты один ничего не слышишь, считая, что разговариваешь с трупом, погребенным несколькими метрами ниже. Гарри всегда думал о том, где была бы неуспокоенная душа, не призрак, не отблеск прошлого. А именно душа, не нашедшая себе покоя. Почему-то он считал, что где угодно, но только не на кладбище. В этот день, с самого утра кладбище было забито живыми людьми. Сегодня все поминали погибших героев войны, сегодня, обычно погребенное в серый цвет кладбище, пестрило цветами разных сортов и окрасок. Непривычно шумно, непривычно оживленно, сразу же захотелось сбежать в свой дом, где нет никаких звуков, где только Призрак и тишина его комнаты. Гарри проталкивался сквозь толпы рыдающих, грустно улыбающихся людей, пробивал себе путь к могилам своих друзей. Вот уже восемь лет подряд он говорит прощальную речь, врет сам себе и уходит с кладбища самым последним. Призрак спокойно, словно это столпотворение не было для него проблемой, следовал за Гарри. Ближе к вечеру кладбище начало пустеть. Гарри же не уходил. Он с таким трудом заставил себя выйти из дома, что был уверен, еще не скоро вновь выберется на улицу. Когда последний цветок в его руке был брошен на плиту, Призрак неожиданно громко вздохнул. - Прощайте, Поттер, – почти выплюнул он, словно наконец-то избавился от цепей. Гарри вздрогнул и перевел взгляд на призрака. Но его уже там не было. Должен ли он был радоваться? Ведь он искренне ненавидел призрака. Самое ненавистное, и в тоже время самое желанное его сердцу просто исчезло. Гарри облегченно вздохнул, словно сбросил тяжкий груз с сердца. Последняя могильная плита, была Его плитой. -Ваше время пришло, да, профессор? – Поттер развернулся и быстрым шагом направился к главным воротам кладбища. Он попал в цирк, состоящий из готики и индастриала. Мрак, грязь, разбитый мрамор, острое битое стекло. Уродливые клоуны, предлагающие повеселиться, показывают в круг, где рвут на части истошно кричащего человека зеленые твари. Может бокал крови и сигарету из крика умирающего младенца? Нет? Что ж, вы сами отказываетесь от такого удовольствия. Воздух пропитан кровью, невозможно дышать, приходится задерживать дыхание на какое-то время, терпеть, выдыхать и тут же снова задерживать дыхание. Столько грязи он не видел еще никогда, столько боли и отчаяния ему не приходилось испытывать. Цирк, называемый войной. Здесь все роли ненастоящие, искусственные, нереальные. Люди – марионетки под руководством высшей силы. А кто руководит? Чья сторона верная? Кто прав? Кто зло, а кто добро? Победителя нет, есть лишь жертвы чьей-то жестокой игры. Победитель получает право жить. Проигравший попадает на арену к вечно голодным зеленым тварям. И каждую ночь цирк открывает для него свои двери, и даже если он того не хочет, по неволе сам там оказывается, поневоле становится свидетелем этой жестокой игры, и даже более - он хозяин. И когда эта мысль доходит до него, клоуны уже знают это, как тонкая цепь, связывающая их всех. Что знает один – то знает и другой. И шепоты, тихие, благоговейные, восхищенные, или наполненные презрения и отвращения. «Хозяин, хозяин, хозяин…» Его клоуны, его рабы, часть его сознания, падают перед ним на колени, целуют землю по которой он ступал, скалят лица в хищной улыбке. Кто они - друзья или враги? Кем может быть плод больного воображения? Ведь он уверен, что это галлюцинации, просто они который год не проходят, как бы он не старался. Небо выложено из прозрачного стекла, ловя на себе блики солнца, а горизонт выложен из зеркал, и каждый шаг повторяется твоей тенью в зеркале. Дым в зеркале обретает краски, очертания. И вот он слышит, как что-то совсем рядом позвякивает при каждом его шаге. И стоило только повернуть голову, как его встретил клоун, наряженный в белый смокинг, заляпанный темно-красной краской, белые лакированные туфли испачканы в грязи, и гримм на лице, но кажется, что он вот-вот заплачет. Кто это? Кто этот человек, который, коснувшись пальцами цилиндра, слегка склонил голову. И не смотря на выражение его лица из-за грима, улыбка его была далеко не добродушной и не вызывающей жалости. Она была страшной, от такой улыбки по коже пробежали мурашки. И только изумрудный блеск в глазах кажется знакомым. Незнакомец рассыпался в пыль, взорвался золотым песком, дотлел, и песчинки не упало на землю. Гарри моргнул, и вот перед ним еще один клоун. Этот клоун был уродлив настолько, что даже смотреть было неприятно. Длинные лоскуты ткани разных цветов. Неровной выкройки, разноцветными нитками, и в тоже время черно-белое, сливающееся с темнотой, не привлекающее к себе внимание. И только золотистые бубенчики на шляпе по-настоящему блестели золотом. Этот клоун с легкостью, как если бы он совсем не весил ничего, прыгал по воздуху в зеркалах, таял в цвете горизонта и появлялся из стекла, разбитого в его личном пространстве. Он прыгает, перескакивая из одного зеркала в другое, отпускал в небо черные воздушные шары, лопал их, посылая вслед зеленых тварей, стоило ему только указать на цель, и земля снова обагрялась кровью. И крики, истошные нечеловеческие крики преследовали Его и клоуна. Но только клоун наслаждался этим фарсом. В конце его пути, когда вместо грязи и слякоти его нога ступила на мягкий, ворсистый красный ковер, и праздничная зала, окрашенная в ослепительно-золотые тона. И эти люди, наряженные в маскарадные костюмы, склоняющие голову, когда он проходит мимо. Что это? И снова это слово «хозяин, хозяин, хозяин». В его руке оказался скиперт; а на голове не по размерам большая корона, украшенная изумрудами и рубинами, сползла по самые глаза, закрывая обзор; на его плечи легла императорская мантия, тяжелее, чем он сам, ему казалось что он не выдержит этой тяжести и рухнет на пол. По залу прокатился смех, и слышно было поздравления. Танцоры растворялись в нотах, даря свое сиянье гостям. А гости вожделели Его. И он улыбался, он не хотел, но тело его не слушало. Он улыбался, он смеялся, громко, победоносно. - Подайте мне трон! – кричал он, и эхо разнесло его приказ. Но вместо ложа, где надлежало быть императорам, ему поставили огромное зеркало. И стихли звуки, исчез смех счастливых детей, неслышно музыки, и прекратился стук каблучков. Страх снова окутывал его. Хозяин. Уродливый клоун, старик, наряженный в разноцветную одежду, не по размерам огромную, висящую на нем. В руке воздушный шар, а вместо короны шутовская шляпа с бубенчиками. Лицо, изрисованное гримом, на белой краске черные капли слез и красный шрам на лбу в виде молнии. Кто это? Это он сам. Схватившись за раму, он пытался вглядеться в черты этого старика, что занял его отражение. Теперь он кричал от страха. Исчезли краски, растворились в мраморе, потухли в разбитом стекле, растаяли в зеркале. И вместо зала поле боя. Шуты в последний раз склонившись до земли исчезли, осыпались и ветер подхватил их прах. Остались призраки. Смутно-знакомые лица… Они тянули к нему свои руки и улыбались, они хотели дать ему свободу и забрать с собой. Но он испугался. Опять оставшись в этом темном мире, опять один. Трава чахнет под его ногами, в воздухе витает тошнотворный запах мертвых тел. Никого больше нет. Цирк окончил свое представление и гордо удалился, наслаждаясь маленькой победой. Но призраки остались. Но ему нужен был только один. Плевать что призрак, плевать, что нельзя дотронуться. Но он знает, что не отпустит, не даст уйти как всем остальным. Схватившись за голову, он рухнул на камень, сгорбился словно старик. Можно было услышать, как он нечленораздельно выговаривает имена, молитвы, последние слова и через каждое слово «не отпущу. Не отдам. Ненавижу.»
Гарри Поттер. Тот-Самый-Мальчик-Который-Нужен-Всем. -А кто нужен тебе?- Тихий, наполненный усмешкой, шепот ветра у самого уха. Чуть прохладный ласковый воздух щекочет чувствительную в этом месте кожу. Опять галлюцинация. Гарри уткнулся лбом в стену, созерцая мелкие трещинки, которых с каждым годом было все больше и больше. Он устал. Прятаться от призраков прошлого не так легко как казалось бы на первый взгляд. Тогда было все. И смех, и веселье и радость… И все семь грехов и все палитры чувств. А сейчас лишь отчаяние. Он был один, окруженный своими выцветшими палитрами - Призраками. Все нуждаются в нем, Призраки отказываются отпускать его. Уже через неделю Поттер сходил с ума. Абсолютная тишина его убивала, не было тех редких фраз и коротких предложений, скрашивающих иногда его жизнь. Он привык к этой нелепой, совершенно не подходящей жизни для героя. Он привык просыпаться и слушать, как над ним издеваются, привык слушать критику в свой адрес, привык, когда позади правого плеча всегда немного холоднее, потому что от призрака веяло холодом. Сейчас этого нет. Гарри пытался себя отвлечь, в магловском мире много способ развеяться. Алкоголь, наркотики, секс, азартные игры. Он начал с малого, просто изредка напиваясь до невменяемого состояния, порой заказывал себе дешевую шлюху, разнообразить вечер, доставал легкие наркотики и накуривался. Если бы его кто нибудь увидел в обкуренном состоянии, то подумал бы, что Гарри Поттер сошел с ума. Многие так и пророчили, но не в серьез. Гарри действительно сходил с ума. И даже это быстро надоело. Ничто не могло заменить его вечного компаньона, человека, который большую часть его жизнь не боялся открыто презирать и ненавидеть. Холодная зимняя ночь, снег почти полностью засыпал кладбище, но Гарри мог найти нужные ему плиты даже с закрытыми глазами. Никакого волшебства, никаких заклинаний. На улице было настолько холодно, что он ничего не чувствовал. Сидел прямо на плите, сгорбившись словно старик, как в своем сне и, не скрываясь, рыдал. - Бросьте, Поттер, я не стою того, чтобы рыдать у моего же надгробия. Пожалуй, вы должны были знать, что отчаяние – это грех, – знакомый, бархатный, глубокий, притягательный голос. Его бы призраки могли прикасаться, то Гарри бы почувствовал, как ледяная, прозрачная, почти незаметная на фоне белого снега рука, ерошит его волосы. Но ни пряди не шевельнулось. Призрак все так же хмурился, но скорее от беспокойства, неизменно кутаясь в мантию. – Вы были правы, Поттер. Мертвые не питают теплых чувств к кладбищам.
-Пишу вам драбблы. А вы хотите?- Вы пишите желаемый пейринг и ключевое слово. фандомы: Bleach(Кроме Айзена, Гина, Ноиторы, и первой тройки эспады.), Bakuman, Dogs, Harry Potter, kuroshitsuji, Loveless, One Piece(только среди команды Луфи и еще могу с Ло), Naruto(Всех просите! Главное с картинками, а то я половины персов не помню уже xd ), Soul Eater, D. Gray Man. я устраиваю себе драблл разминку )))))))))))) ну заодно выбью дурь из своего вдохновения XD
Akai AkariФендом: Bleach Пейринг: Хитсугая Тоширо/Матсумото Рангекю/Ичимару Гин(после того как он ушел с Айзеном) Ключиые фразы: "Эти глупые воспоминания...."(Матсумото/Ичимару) и "Твоя легкомысленность меня убивает!"(Хитсугая/Матсумото) (не разделяя по отдельным фанфикам, все должно быть в одном...^^)
СомнамбулистНаруто, только команда 7?.. СаскеНарутоСай, о пользе полевых условий
RutkitaХайне/Бадоу "Теплые ладошки" - надеюсь, тут ангста не выйдет?)
ShirodenХисаги/Орихиме/Ичиго? Тема: ревность (со стороны Ичи) да-да-да, я фанат Ичихиме до мозга костей. Уж прости) Действие: бой водными пистолетами Конечная фраза: "А вот не надо было ..." концовка на твое усмотрение)
Tetsu-kun303 Напиши мне Бадоу/Хайне, о том, как Наото запалила их, как они сексом трахались))) Слово - "другие"
tiky Soul Eater Асура/Арахна - всё что угодно, но без романтики. Слово только одно "страшно", все остальное на усмотрение автора (личный сквик заказчика). D.Gray man - пейринг любой из Лави/Канда, Тики/Аллен фраза "ванильное мороженое"
староеДля себя лично. #1 Dogs. Ключевая фраза - Отдай сигаретку, сволочь! Бадоу ненавидел утро. Почему? Все очень просто. Утро – это очередная надежда на новую жизнь. Не смотря ни на что, Нейлз любил свою жизнь, и ему нравится то, чем он занимается. Но что-то внутри него самого требует чего-то нового. До зубного скрежета, сверлит прямо под ребрами, долго, упорно. Обливает светлое пятно темной водой, липкой, мутной, вязкой надеждой на то, что завтра все будет иначе. Вот он проснется и поймет, что все было сном. И когда гадкий червь с клеймом «Надежда» прорывается в ту часть его разума, и начинается эта херня, Бадоу до одурения накуривается в квартире. Падает в кресло, закидывает ноги на подлокотник, с задумчивым видом достает помятую пачку из заднего кармана и прикуривает сигарету. Первая, затем вторая, третья и далее. Время летит. Плывет. Течет. Он ничего не замечает. Бессмысленный взгляд направлен куда-то вперед. Курит и думает о чем-то своем. Ну ладно, он сегодня изображает грозную и молчаливую скалу на заднем плане. А потом вдруг бах! И комната приобретает свои прежние очертания. Накуренная, душная, темная. И тут уже, кажется, что-то не так. Наполовину скуренная тринадцатая сигарета тлеет уже в руках Хайне. Почти пустая пачка так же перекочевала во внутренний карман альбиноса. - Отдай сигаретку сволочь! – срывается на крик Нейлз. Хайне прожигает его взглядом, не сулящим ничего хорошего. Обычно Бадоу хочется исчезнуть. Обычно проходит совсем не в таких ситуациях. Желание докурить было выше. Рыжий делает рывок вперед, пытается ухватить сигарету, но кресло кренится, следуя его движениям. И в итоге Бадоу падает прямо на Хайне. - Блядь! – раздается под рыжим приглушенный голос. Приземляться на пса все равно, что падать на камни - так же больно. Но Бадоу не обращает на него внимания. Он блаженно растекается поперек Раммштайнера и прикрывает глазки. За это бесцеремонное вторжение в свою тихую и унылую депру он был почти благодарен.
#2 Infernal Hunting dog Dogs. Ключевое слово - Кактус. Будучи человеком, не пресвященным в такие тонкие дела, Бадоу искренне недоумевал. Первое: а с хрена ли он вообще тут делает? Этот вопрос был самым интригующим, и все остальные просто отпали в силу много меньшей востребованности на данный момент. Рыжий с откровенной неприязнью уставился на зеленую игольчатую шнягу, удерживаемую на ладонях вытянутых рук. Зазвенел дверной колокольчик, возвещающий о новых посетителях. Нейлза этот звук приводил в непонятное состояние сродни паники, если он до этого не курил в течение часа. Обычно нервы Бадоу сдавали уже на пятнадцатой минуте, и он выуживал из кармана помятую пачку. Но хозяин лавки запрещал ему курить, мол, это отпугнет посетителей. И теперь каждые пятнадцать минут он поглядывал на часы, словно ему это могло заменить естественную потребность в никотине. Тайком, когда он выносил мусор, забегал за угол, выкуривал наскоро сигарету и возвращался, стараясь держаться подальше от хозяина, дабы тот не запалил рыжего. И так уже третий день. - Убью ту суку, которая это сделала, – обещал Бадоу несчастным растениям, растягивая губы в недоброй ухмылке. Так вот, уже полтора часа как Бадоу не курил. Почти полтора гребаных часа он материл все живое на земле. К кассе прошагали два тела. Бадоу нервно дернулся, узнавая Хайне и Михая. - Убью гада, – взвизгнул рыжий, запуская в белобрысого злосчастным кактусом. Тот увернулся и гадко ухмыльнулся, глядя на бесплотные попытки убийства: - Ну, ты же сам сказал, что тебе нравятся кактусы.
#3 Amaryllis Harry Potter Пейринг - Снарри. Ключевая фраза - переплетенные пальцы. Знаете, профессор, мне нравится смотреть на Ваши пальцы. Они такие… красивые, чертовски красивые. Возможно, мне просто нравится находить в людях что-то красивое, независимо от того, какой это человек. Хотя, вряд ли. Возможно, это от того, что я постоянно смотрю на Ваши руки, вместо того чтобы отвечать, глядя Вам в глаза. Я замечал, что когда Вы сидите за столом и наблюдаете за классом, Ваши руки сцеплены в крепкий замок. Такое ощущение, что этим действием Вы пытаетесь что-то сдержать в себе. Но, возможно, я просто создаю себе такую иллюзию. Вы всегда сдержаны в своих эмоциях, сложно понять, о чем Вы думаете в ту или иную секунду. Хотя всегда говорите правду, какой бы она не была. А вот Ваши руки… Они всегда вас выдают. Переплетенные пальцы «показывают» мне, что Вы о чем-то думаете, и это сложно для вас. Быть может, Вы озабочены чем-то? Каким бы Вы не были ублюдком, в первую очередь, профессор, Вы - человек. Когда я вижу Ваши напряженны пальцы, сцепленные в крепкий замок, мне хочется сорваться с места, коснуться их и просто чувствовать вашу кожу на своих губах, сухих от жажды. Хочется прикоснуться к Вашим пальцам и гладить каждую костяшку, чтобы успокоить Вас. Я знаю, что это звучит, как бред, и, наверное, никогда этого не сделаю, но, профессор… Но я хотел бы взять Вас за руку и почувствовать это мучение, когда пальцы впиваются в кожу и белеют, и, как бы не было больно, продолжают сжимать еще сильнее, лишь бы чувствовать. Хоть что-то чувствовать. Но я никогда не сделаю этого. Я не посмею посягнуть на Ваши чувства. Вы одинокий раненый зверь, а я не способен помочь Вам избавиться от тревог.
#4 Miyatsu Asumi One Piece Пейринг –Луфи\Чоппа. Ключевая фраза - Не могу больше ждать. Не могу больше ждать. Мне больно. Луфи? Ты слышишь меня? Ты ведь слышишь меня… Правда, ведь? Ты ведь меня не бросишь? Пожалуйста, не бросай меня. Я не хочу быть забытым. Луфи… Ты мое солнце, ты даешь мне силы, когда их уже почти нет. Ты даешь мне надежду, когда она исчезает. Просто ловишь своими руками и протягиваешь обратно с веселой улыбкой на лице и со словами «Все будет хорошо». А я дрожащими руками принимаю эту надежду. Я бережно храню ее в своем сердце, хоть она снова желает вырваться. Признаться тебе, я готов ее отпустить, точно так же вырвать и выкинуть, лишь бы ты снова поймал ее и отдал мне. Ты принял меня таким, какой я есть, и я очень сильно тебе благодарен за это. Не спрашивал, не выпытывал и не интересовался. Ты просто сказал - и так стало. Ты не даешь право выбора, ты решает и делаешь так, как считаешь лучше. И ты не ошибался ни разу. Видишь в нас лучшее и отмахиваешься, когда тебе вдалбливают, что это не так. В каждом есть отрицательна сторона, и ты принимаешь ее, какой бы она ни была. Луфи? Ты все еще слышишь меня? Пожалуйста, подари мне ее еще раз, снова… Я не могу больше ждать. - Чоппа… Твой голос такой мягкий, такой… Спасибо тебе Луфи, спасибо за то, что всегда со мной. Я не предам тебя. Ни за что. Никогда. Я буду всегда с тобой, капитан… - Чоппа? Чоппа?! Чоппа!!! Такой крик… Мне больно, Луфи, больно, когда ты так отчаянно кричишь. Так хочется тебя поддержать. Я всегда буду с тобой, я обещаю. Как и ты обещал быть со мной. Просто помни обо мне. И я буду с тобой, пока ты меня помнишь. Каждому отведено лишь определенно время. Мое истекло.
#5 UPD Для Amaryllis Ключевая фраза:"Все оттенки Слизерина" Пейринг: Поттер/Малфой/Снейп.
Все оттенки Слизерина -В твоих глазах все оттенки Слизерина, - шептал Малфой, целуя припухшие губы Гарри. Бешено, жарко, упоительно. Так страшно. И так хочется утонуть в этой пучине загадочности. Невыносимо, больно, страшно. Наутро он уже не помнил эти слова. Наутро он перестал существовать. -В твоих глазах все оттенки Слизерина, - хрипел Снейп, даря последний свой вздох его губам. Потухший взгляд некогда бывшего гриффиндорца был тому подтверждением. Он перестал различать добро и зло, остались лишь ненависть и разочарование. В его глазах все оттенки тьмы.
#6 New Для U.G.L.Y. и Rutkita*резко выдохнула, собирая всю смелость* Такого фандома не было в условии, но... А можно Джи/Кай не по ключевому слову, а по последнему арту Агли, где Кай на руках у Джи?)) (разрешение на написание фика по ориджиналу отU.G.L.Y. дано ) пикча ДжиКай** -Так, целуй меня, – манит к себе пальчиком, требовательно так смотрит. А пуркуа бы, собственно, и не па? Разбежался и прыгнул. Ага, поймал. - Ну, тем более, раз уж запрыгнул – целуй, – губы трубочкой, бровки домиком. А Кай не спешит. Любит он тянуть время. Иногда так приятно. Хотя, почему это иногда? Очень даже всегда. - Руки убери, – нежно шепчет на ухо и проводит ладонью по волосам. Кай обожает трогать его волосы. Как огнем обжигают кожу, даря незабываемое ощущение кайфа. Да, у него фетиш на волосы. А то не знали? Проводит пальцем у виска. Вниз, ровной линией до скул и по щеке. Джи что-то там шипит сквозь зубы, но руки убирает, а футболка все равно задрана, но так даже лучше. Мучаемся-мучаемся. Тактильный контакт полезен - продлевает удовольствие. Ну, блин, говорил же, руки убери, теперь уже оттуда. Хотя, нет, держи-держи - упадет, потом отдувайся. -Ахтыжматьтвоюкакхорошооо... - губы расплываются в улыбке, а ведь еще даже не поцеловал, всего лишь животами соприкоснулись. Но да - хорошо это просто-пиздец-как-ахренительно-хорошо. Так, живот втянули обратно. - Верни на место. - Что? – все еще улыбается, но улыбка приобретает какой-то оттенок. Словно даже не улыбается, а ухмыляется. Но ведь не отличишь же - сейчас не до этого. Тут хотя бы мозг попытаться в живых оставить - не то, что думать, чего там надо вернуть на место. А, бля, вспомнил. - Живот, на место верни, – не выдерживает - касается губами шеи. Прихватывает кожу зубами, всасывает, чуть оттягивает, затем обизывает. Отпускает, снова лижет. И кожа краснеет. Вот так. Красота, с-сукааа, как сексуально то. - Неее, давай я тебя лучше поцелую. Кто там хотел поцеловаться? Ты? Давай-давай, Габриель. Ааахтыжсууукаматьтвоюкакахуительнохорошооо.
#7 new Для RutkitaDogs Хайне/Бадоу "Зачем ты опять спасаешь мою жизнь?" фандом: Dogs Ну и зачем?Зачем ты опять спасаешь мою жизнь? Назло? Специально? Из вредности? Или у тебя другие мотивы? Замирая в секунде от неминуемой гибели, ты все равно оказываешься рядом и вырываешь меня из лап смерти. За что? Ну что я тебе такого сделал? Почему не могу умереть спокойно? Почему не могу, наконец, просто умереть? Блядь, и что мне теперь делать наедине со своим бессмертием? Зачем ты спас мою жизнь, пожертвовав своей?
- C днем Рождения Ичиго! – Улыбаясь во все 32, произнес Кубо, вытряхивая из сигареты табак на бумажечку. На другой бумажечке покоилась недавно просушенная травка, ожидая своей участи. Четкими такими, заученными до автоматизма движениями, «добрый» мангака бодяжит коноплю с табаком, скручивает конец сигареты. – Твое здоровье – произносит тост и затягивается, удерживая дым несколько секунд, а потом блаженно его выдыхает. Добрый мальчик Ичиго заваливается на стул, закидывает ноги на стол и точно так же затягивается, предварительно отобрав заветную травку у мангаки. - Ага, бля, с пыхом. – Спустя несколько секунд говорит мальчик. – Ну что старик, за работу? Давай, пока штырит, а то фанаты меня там растерзать готовы. - Зови сюда Гриммджо! - Так он ж сдох давно? - Лениво так перебросил левую ногу на праву. - А похуй, зови! Воскрешать будем, Улю пусть тоже прихватит. Травы еще много, а праздновать до утра. - Подарок, однако – Лыбится рыжий, достает из кармана сотик, набирает номер Гриммджо, правда попадает только с пятого раз. Бьякуя, Гин, Ямамото и Маюри по очереди тактично объяснили, куда ему следует идти, и бросали трубку. - Але, Киса? – Попал, наконец, на нужный номер. На той стороне хриплым голосом что-то орали типа «Твою мать, Куросаки! Я тебя урою. Дай закончить гад.» Ичиго заржал в трубку, не обращая внимания на угрозы. – Киса вали сюда, и Мышку прихвати, похуй на ваше занято, сюда валите. Праздник у меня, праздновать будем.
"Недоступное желание" для Зоич, шут. Название: Недоступное желание
Фандом: Bleach Автор: stupid stump and AkiraIn дадада, мы вместе это сделали xd Бета: Amaryllis Пейринг: Гриммджо\Улькиорра Рейтинг: PG-13 Жанр: ангст, дедфик Предупреждения: нифига не знаю... А, смерть блин xd АУ сааамую малость ну и ООС Статус: --закончен-- Дисклеймер: Кубо все курит. Размещение:мммм... нет. Сначало напишите мне. От автора: написано на Эспада-фикатон для Зоич, шут. Чую он меня будет бить xd люблю я не соблюдать правила xd
---
самтекст.Перелистывая исписанные размашистым почерком листы старой тетрадки, Гриммджо пытался заставить себя избавиться от нее, изредка вздыхая, всем своим видом показывая, что вздохи эти вызваны чем-то неизбежным. На самом же деле они были непроизвольны, непритворны, а воспоминания ранили. Избавиться от нее. От той единственной вещи, которая напоминает о чем-то, что причиняет боль. От вещи, которая заставляет кровь течь по венам все быстрее и быстрее, пока ты не начинаешь гореть изнутри.
«Это не любовь, не любовь, нет, нет, нет…» - повторял он это бесполезное заклинание снова и снова.
Он устал кричать - горло болело. Теперь он мог лишь хрипеть. У него не было больше сил смотреть на ту фотографию, где на черном снимке должен был быть Он. Так уж получилось: пленка не могла поймать Его лик. Но воспоминания говорили, что Он там есть. Осталось воспоминание, не осталось доказательств. Гриммджо никогда не верил, что у Шифера есть душа, но, вспоминая смутно знакомое лицо человека, которого знал с самого детства, почти всю свою жизнь, он готов был поверить, что лишился чего-то очень важного. Своей души.
- Твою мать, Шифер… Хотелось добавить что-то вроде: «Я ненавижу тебя» или «Ты наконец-то исчез из моей жизни»... Но даже лгать самому себе он устал. Надоело все. Это сырое утро раздражало еще больше. - И ты мне надоел. Наконец сдох, да, Улькиорра? – Он усмехнулся, прищурив свои кошачьи глаза, наблюдая за тем, как облачка дыма выплывают изо рта. В горле немного першит. Сейчас бы воды, но сил чтобы дойти до киоска просто нет. Так и останется сидеть на холодной могильной плите. В последний раз откроет тетрадь, на которой неровным подчерком в правом нижнем углу красовалась надпись:
«Я смотрел на тебя всегда. Но ты все равно ушел.»
Ведь вся его жизнь была именно такой.
Запись из дневника.
«Я сходил с ума. Я ненавидел тебя, настолько, что злоба выплескивалась наружу. Я не мог таить в себе эмоции. Чувства никогда не поддавались контролю, это было моей слабостью. Ты мерещился мне всюду. Твой образ был выжжен в моей памяти, я не мог его стереть. Твой голос заменил стук молотка - он был сродни головной боли. Ты всецело был моей проблемой, и я покорно поддался своему желанию избавиться от тебя.
Я еще не понимал, что это будет так легко сделать. И так тяжело пережить.
Впервые мы встретились, когда мне было одиннадцать лет. Совсем был малявка. Я попал в сиротский приют. Сколько себя помню, я всегда кого-то ненавидел. Мать, отца, воспитательницу детского сада. Всегда был кто-то, на кого я выплескивал свою ненависть. Я был постоянно с чем-то не согласен. Всегда непокорен. В приюте по-другому не стало. Мой характер не изменился только потому, что рядом больше не было кого-то родного. На этот раз предметом моей ненависти стали воспитатели, якобы заботящиеся о сиротах, а на самом деле зарабатывающей проституцией, продавая собственных воспитанников. Без угрызения совести отдавали на развлечение педофилам. Мерзкие, низкие, уродливые людишки… они потеряли последние крохи совести. А была ли она у них вообще? Ненавижу. Ненавижу их каждого по отдельности и всех вместе.
Больше всех мне было жалко мальчика, который был младше нас. Он был очень тихим, словно старался, чтобы его не замечали, словно хотел стать невидимкой. Прятался там, где невозможно было спрятаться, пытался раствориться, слиться с окружающим и больше не появляться. Наверное, я понимаю его. Я тоже хотел исчезнуть. После такой жизни никому из нас не хотелось ничего. Лишь бы все это прекратилось. Любой ценой. Почему же я не прятался по углам, как этот малыш? Мне всегда было плевать на окружающих. Ведь никто обо мне не забоится, значит, я не был перед ними в долгу. Смысл притворяться святым, когда ты знаешь, что никто не подаст руку помощи? Может быть я глуп, но не настолько, чтобы делать что-то, помогая какому-то дураку, а потом взамен получать побои. Люди всегда забавно расплачиваются: бьют ровно столько же раз, сколько ты протянул им руку.
Жизнь в приюте легко не давалась: либо ты проигрываешь, либо выживаешь. Либо ты ходишь под чьим-то покровительством, либо ты - чей-то покровитель. Все просто, как закон джунглей. Нам было скучно. Мы гуляли по заброшенной стройке, бегали от строителей и прятались, пока день не закончится. Ночью можно было сидеть на крыше и радоваться тому, что сегодня ты свободен. В такие моменты мы даже переставали думать, что наша свобода – иллюзорная насмешка судьбы. Именно тогда я впервые попробовал сигарету, но для того, чтобы курение стало привычкой, мне нужны были деньги.
В приюте нам не давали на карманные расходы. Вот ведь правда! Что за глупости?! Какие могут быть расходы у тех, кто и так висит на шее общества? Мало того, что они не передохли, как их родители, так еще и хотят, чтобы им кто-то отдавал честно заработанные копейки! Поэтому среди нас существовал обычай: если ты достаточно силен - находишь тех, кто младше, слабее тебя, и заставляешь их искать тебе «карманные деньги». В ту пору я был слишком мал, чтобы на что-то претендовать, поэтому меня взял под свою опеку какой-то парень шестнадцати лет и научил срезать кошельки у простаков, таскать деньги из банки, где наша преподавательница хранила деньги. Одним словом, обучил всему тому, что сам умел. Я был прилежным учеником, но на то, чтобы купить свои сигареты мне понадобилось время.
Помню, я узнал твое имя спустя три года, именно в тот период, когда начал курить. Замечательное было время. Вот уж чего-чего, а воспоминаний накопилась куча. Но чаще всего припоминается тот момент, когда я впервые произнес это имя. «Улькиорра». Пробуя на языке эти звуки, меня до сих пор приводит в неописуемый восторг уже сам факт того, что я имею право их произносить. Твое имя звучало как приговор, и все еще я считаю, что оно им и было. Уликиорра – ты мой приговор в этой жизни. В эти свои 15 лет я понял, что меня влечет к тебе.
И этот яд, который разливается по венам, и эти звуки, врывающиеся в голову, и это состояние, вгоняющее меня в тоску. Все что я ни делаю, доказывает тот факт, что я не могу существовать отдельно без тебя. Я могу быть безумным, я могу срываться, я могу разорвать любого, кто окажется рядом с тобой. Твоя кожа очень нежная, ты не создан для такой суровой жизни, но ты терпишь, в тебе выносливости больше, чем во всех нас. Твои глаза, – потухшие - раньше я видел в них что-то, напоминающее драгоценные камни, но это было давно, когда я еще только попал в приют. В те дни из-за этих глаз я считал тебя чем-то волшебным. Черт побери, можно сказать, что ты был последней сказкой, в которую я верил, после того, как даже Санта Клаус давным-давно умер в моем сердце.
Это было так давно. А у тебя с тех пор всегда был какой-то другой взгляд. Что-то кроме тихой ненависти и безразличия ко всему. Я, грешным делом, пеняю на свою детскую впечатлительность, потому что твой взгляд не мог быть волшебным или мало-мальски живым. Деревья были большими, а таинственный Уликиорра еще не казался равнодушным по отношению ко всему, что ползает.
В моих воспоминаниях острой иглой засело твое презрение к окружающим, которое было настолько всепоглощающим, что переходило в полное отрицание того, что вокруг вообще что-то существовало, что-то жило. Ты не делал никаких попыток что-либо изменить. Ты просто ложился под любого, на кого тебе покажут пальцем. Ты был порочен более чем кто-либо из нас, но не считал свою «грязноту» чем-то особенным. Может быть, именно это было главной причиной, может быть, что-то другое. Я даже не отрицаю, что это была дура-судьба, но факт оставался фактом: я хотел тебя. Хотел тебя безудержно и болезненно. Все мое тело, порой, ныло, скулило, когда я думал о тебе. Жизнь в приюте научила меня ничего не стыдиться и получать то, что я хотел. Чего бы мне это не стоило… Я добился многого за какие-то пять лет, поэтому ты для меня не представлял особых проблем.
Поначалу ты ненавидел, когда я ласкал тебя. Тогда я еще не понимал, что только я умею вызывать в тебе настоящие эмоции. Возможно, это к лучшему, потому что иначе бы я истерзал тебя. Нет, твое нежное тело осталось бы целым, я бы сожрал тебя изнутри, словно хищник, который наконец-то завалил долгожданную жертву. Ты был практически мой. О да, для меня большим удовольствием, чем сам секс, было ощущение того, что я легко могу заняться им с тобой в любую минуту. И хоть тебе не нравилось, но я трогал тебя, пробовал на вкус, целовал. Ооо, а какой ненавистью искажалось твое лицо, как ты кусал губы, почти до крови, когда я находил твои эрогенные точки? Ты стонал, о да, тебе нравилось. И именно это тебя бесило. Я заставлял тебя получать удовольствие. Я хотел видеть твое лицо, когда ты кончал. Я смотрел на тебя, наслаждался тобой. Всегда.
«Безумец, идиот, кретин»
Стоит только взглянуть на тебя и просто сносит крышу. Забываешь, что есть какие-то грани, правила, принципы. Мечтать, найти, поймать, взять, сломать, подчинить, использовать, не отпускать. Не отдавать никому, не позволять кому-либо трогать тебя. Обладать тобой. Если бы звезды действительно исполняли желания, я бы загадал, чтобы ты не существовал без меня, чтобы ты появлялся только перед моим взглядом, как мираж. Кажется, ты называл это феноменализмом… а может идеализмом. Я не очень внимательно слушал твои разговоры, потому что твой запах, твои жесты и голос занимали меня больше, чем смысл слов, что этот голос озвучивал.
Я мало прошу от жизни. Я скромный человек. Для того, чтобы смириться со всем этим, мне нужно всего две вещи: чтобы ты был вечно, и чтобы ты был вечно моим.
Но это невозможно. Ты как будто добровольно идешь к этим ублюдкам, позволяющим делать с тобой все, что угодно. Что бы я ни делал, ты не желал меня слушать. Я пытался спасти тебя, я предлагал тебе остаться со мной, сбежать, начать новую жизнь. Я проявлял детскую наивность. Но, черт возьми, ты отказывался! Почему? Как ты мог?! Как ты смел?!
Мы же можем это сделать. Мы никому не нужны, простые нахлебники, способ заработать дешевых денег. Мы просто вещи. Неужели ты считал, считаешь, что ты кому-то нужен? Ты нужен только мне, но ты этого в упор не замечаешь. Стоит пожелать, тебе стоит только намекнуть, и я сделаю что угодно. Мы сбежим, не будем больше рабами этих грязных развлечений. Тряпка, дешевая шлюха. Быть со мной лучше, чем давать грязным извращенцам. Но ты тяжело вздыхаешь, смотришь в пол и отрицательно трясешь головой.
В моих воспоминаниях твои губы так возбуждающе и нежно приоткрываются, и ты что-то шепчешь. Я проигрываю это воспоминание в своей голове снова и снова, но все равно не могу услышать, что ты хочешь мне сказать. Хотя, если быть точным, я не хочу этого слышать. В конце концов, если бы я очень хотел, я бы прочитал отрицательный ответ по твоим губам.
Ты терпеть не мог, когда я курил. А я курил назло, вдыхал дым в легкие, задерживал дыхание и целовал тебя, выдыхая дым прямо в рот. А потом все крутилось и вертелось, потому что было слишком хорошо, потому что твои поцелуи были настолько возбуждающими, а нежелание мне подчиняться – сильным, что я терял рассудок. Ты показывал только отвращение и ненависть, но ты не отталкивал меня. Ты просто не подпускал к себе. А я добивался тебя. Шаг за шагом, день за днем. Делал ошибки, снова начинал все с начала. Но я не прекращал попыток подчинить тебя себе. И я, и ты знали, что этого не будет. Бессмысленная игра. Но я не мог без этого. В какой-то момент я просто перестал себя контролировать. Ты выиграл.
А теперь я остался один. Звезды, наверное, тоже не хотели слушать, что от них просил никому ненужный сирота. Поэтому выполнили только ту часть желания, в которой ты не должен был существовать».
Сигареты закончились. С досадой Джагерджек выкинул смятую пустую пачку куда-то в сторону, в последний раз посмотрел на надпись на могильной плите, которая его безумно раздражала, и кинул на землю тетрадь. Прямо на то место, где покоился Шиффер. - Я не хочу хранить это у себя, – последние слова, которые он произнес. Гриммджо больше никогда не приходил сюда.
Ты не имеешь права на чувства. Ты не имеешь правда даже думать об этом, стоит промолчать уже о том, чтобы чувствовать. Ты никто в этой опере, всего лишь наблюдатель. Зритель, который посмел ворваться на сцену и иметь смелость исполнить несуществующую роль. На что ты надеялся, врываясь в его жизнь? Что станешь другом? Или кем-то большим? Сможешь повлиять и изменить? Остановить и не допустить? А что ты получил? Горечь, отчаяние, злость, мрак и надежду. И боль. Ты, тот, кто сторонник жизни, всего лишь наблюдатель, посланный в этот мир как летописец. Не более. Ну как тебе, больно? Очень? О да, твой отчаянный крик, твои слезы которые никто не видит, твоя боль, которой ни с кем не можешь поделиться… В полной мере получил то чего хотел, жаждал. И все еще хочешь быть частью оперы? Не осталось ни сил, ни ощущения боли. Ты прошел этот путь, чтобы вернуться в начало. Ты мог бы просто наблюдать, смотреть, тебе не обязательно было желать той же жизни, что имеет простой человек. Но ты смело шагнул вперед, в этот свет. А сейчас ты сжимаешь кулаки в бессильной ярости, кусаешь губы, лишь бы не дать себе заорать. Понимание приходило к тебе постепенно, выдавая порции за порциями, щедро засыпая твои свежие раны сольно Тоской изъедена душа, как личинками моли. Всё катится в пропасть, причем уже не в первый раз, И равен нулю смысл дружеских фраз. Теперь ты понимаешь, почему люди боятся этого. Все чаще и чаще чувствуешь, как натягиваются тоненькие струны, как тоска подкрадывается к тебе из-под тишка, крепко сжимает в своих тисках, а ты добровольно ей отдаешься. Ты умолял, ты кричал, ты стонал. И все от отчаяния. Все чего ты достигал, просто рухнуло. Это карточный домик, с джокером на вершине, он просто обвалился. Хрупкий, ненадежный, подвластный влиянию. Ты не смог удержать его. А теперь страдаешь. А надо ли оно тебе было? Ты хотел его, старался быть ближе, пытался держаться рядом. Всё кому-то подарено, потеряно, продано, И сердце, кровью облитое, за ужином подано. Осталась только грязь на дне карманов одежды И какое-то чувство, что-то вроде надежды.
Смотря на него, ты ждал, когда же он тебе улыбнется. Просто улыбнется и ничего уже не будет важно. Ты помнишь эти моменты, когда эта связь была прочной, когда не было ничего кроме этих влажных губ, хриплых голосов, шепотов срывающихся на крик. Все ждешь, когда же снова сможешь к нему прикоснуться, потому что он наркотик. Потому что жизнь без него стала чем-то пустым, наполнена криками боли и отчаянными рыданиями. Она слышит шаги, они все тише и тише. Он снова стал журавлем и будет жить где-то выше. Она его не ждёт, она простила и плачет, А тупая подруга её надеждой дурачит. За что? Почему? Как? Что не так? Где он? Бессвязные мысли, руки разбитые в кровь. Возвращаясь с очередного задания, ты как заведенная кукла плетешься в свою комнату, скидываешь одежду на пол, залезает за бортик душевой кабинки, и терпишь горячую воду. Горячая вода помогала тебе одной болью заглушить другую, ты мог отвлечься на долю секунды. Но со временем ты просто терпел, стиснув зубы. Ничего уже не помогает, а он тебе нужен. Этот наркотик. Время тихо уходит, и наивная ложь К запястью левой руки примеряет свой нож. Надежда была и осталась напрасной, Она капает на пол липкой жидкостью красной. Ты изначально один. Но даже если есть друг, Он не увидит всех бед на ладони твоих рук. Он за тебя не станет смелым, если ты оторопел, И за тебя сказать не сможет то, что ты сказать хотел. Ты ненавидишь быть один и стремишься к этому. Ты стараешься быть на виду, улыбаться, поддерживать разговоры. Но всякий раз начинает безудержно болеть голова, и ты сбегаешь. И остаешься один, снова. Где-то там, под дождем, кричишь, выплескиваешь свои чувства, срываешься ни на что неповинную погоду. Но дождь тебя понимает и с удвоенной силой начинает лить. Ты ему благодарен, он опустошает тебя до дна, до последнего звука. Возвращаясь в свою комнату, ты идешь темными коридорами, оставляя за собой мокрые следы. Вода стекает с одежды, словно ты только что принимал ванну не раздеваясь. Он может только помочь, если что-то не так, Когда глаза твои застелит безысходностью мрак, Когда слезы ровно делят на три части лицо, И не осталось надежды на себя самого Он словно издевается над тобой. Первое что ты видишь это его слегка прищуренные изучающие глаза, уголки губ растянуты, словно он улыбается. Он сидит на твоей кровати, откинувшись чуть назад, опираясь на руки. Он ждет тебя, он все знает. Знает и пользуется. А дальше снова жар, желание, скопище бабочек внизу живота, тонкие пальцы по всему телу. Ты не даешь ему и секунды свободы. Он пришел к тебе, он весь твой. Не говорит, но ты знаешь. Надежда - самообман, но это все что у нас есть. Она ходит по рукам, продавая свою честь. Эта лживая тварь пыль пускает в глаза, Исчезая в тот момент, когда она так нужна. Каждая такая ночь – вздох для надежды. Поэтому она еще есть, проклинает, требует отпустить. Терпение твоей надежды давно уже иссякло, пыталась сбежать и не раз, но ты привязал ее к себе стальной цепью. Она будет уходить, и возвращаться много раз, Всегда держа на расстоянии заветный алмаз. Я без надежды убит, тоской навылет прострелен, Потому что я надеялся, а не был уверен. Ты мог вертеть мной как мог. Ты знал, я попался в твою сеть. И я готов был бросить все, пересечь край света, но пришел бы. Я накрепко связан был тобой, и не мог вырываться. Точно так же как и моя надежда. А сейчас, ощущая холодную, сырую, заполненную грязью от дождя землю, я улыбаюсь, словно избавился от тяжко груза. Нет уже ни боли, ни страха, ни отчаяния. Даже прикоснуться к тебе нет желания. Все оно гаснет, незаметно, тихо. Точно так же как и я. Прощай, сорок девятый…