Название: disconnect.
Автор: stupid stump
Бета: Amaryllis (Stage 0.0 - 0.1), Tanoshi Hotaru (stage 1.0)
Пейринг: Хайне/Бадоу, Магато/Бадоу.
Размер: … тока не ржать. Миди…
Жанр: слеш, ангст, насилие, sex-drugs-roch-n-roll
Рейтинг: NC-17
Состояние: в процессе
Дисклеймер: Мива расстреляет Пня втуда.
Предупреждение: гыыы… блин, а ведь уже и не напишешь, што это мой первое нц по наруту...
От автора: продолжение фика «Псы». Я не настаиваю, но все же лучше бы прочитать его тем, кто еще не читал. А уже потом читать этот фик.
Предисловие: Бадоу жив.
Выжил, сука, куда он денется.
Надолго ли? Бугага.
На хепенд не надеяться, как всегда.
Stage 0.0 - 0.1 – есть ничто иное как пролог.
Stage 1.0 - 2.0 – относится к настоящему
Stage 9.0 и далее – относится к воспоминаниям прошлого. Внимательно следите за цифрами.
stage 0.0
stage 0.0
Его безумно раздражало шипение старого телевизора. Никчемный, бесполезный хлам, который работает через раз, единственное развлечение на все отделение. Этот старинный агрегат постоянно кто-нибудь да пытался починить, считая, что у него больше шансов на удачу, чем у предшественника. А вот Джек не чинил никогда телевизор. Он его ненавидел, каждый раз, когда он смотрел туда, на этот ящик с картинками, его почему-то охватывало такое раздражение, что можно было бы взять и уебать. Это не просто раздражение, порой он даже мог сказать, что ненавидит эту штуку. Наверное, все из-за первопричины – постоянного шипения. Стоило только включить телевизор - и вот на тебе, получи порцию незабываемых звуков. Поэтому он уходил на крышу, или, если получалось пройти мимо администраторской незаметно, на улицу.
Вообще, Джек читал книги. Странно, да? А вот нет, он таскал их у главврача клиники и читал все свободное время, а времени было достаточно. От скуки можно было повеситься. В первое время он придумывал способы бегства из клиники, потом придумывал «100 способов самоубийства из всех подручных средств, что были в его палате». Потом откровенно признался, что будет вести себя прилично, если ему дадут хоть какую-нибудь книжку, хоть азбуку. На тот момент ему было уже все равно. Книгу выдали, он честно пытался вести себя хорошо.
Вот и сейчас, когда время клонило ближе к полуночи, все работники рассасывались по домам, оставались лишь дежурные. Все отделение скучковалось возле телевизора и пыталось настроить его на единственный доступный канал. Джек сначала молча наблюдал за этими бесплодными попытками, а потом, фыркнув, пошел на улицу. Дежурные его останавливать не стали, зная, что никуда он не сбежит, потому что там, за администраторской, сидит охрана, и даже если он пройдет ее - кишка тонка. Джек знал, что они это знали, и не пытался. Вслух не признавался, но мысленно был с ними согласен. Куда он пойдет без денег, без имени, без документов? Бомжевать на улицу? А так хотя бы в больнице кормят, и на том спасибо.
Охрана спала. Вот так вот нагло, не волнуясь о том, что их могут спалить, два амбала сидели в креслах и, смиренно сложив ручки на своих заплывших жиром животах, сопели в обе дырки. Джек прошел мимо них, доставая на ходу сигареты, и, наконец, оказался на улице. Свобода? Не-а, свободой тут и не пахнет. По крайней мере, для него. По крайне мере, в таком положении. А ведь ему ничего не стоит просто взять и уйти. Что ему делать в этой клинике, где уже тридцать лет как надо сделать капитальный ремонт и поменять оборудование в столовой. Где стены были далеко не белого цвета, а омерзительно серого, хотя он почему-то думал, что омерзительней белого нет ничего. Где санитары могут спокойно применить силу, и вообще считают, что работают в клинике для душевнобольных. Где врач принимает себя за квалифицированного мозгоправа. Все, конечно, далеко не так. Врач – обычный старик шестидесяти лет, который никак не решится выйти на пенсию. Санитары – студенты, которых больше никуда работать не берут, за неимением мозгов. Медсестры – пожилые тетеньки, которые любят потрещать о своей шикарно прожитой молодости. Но это клиника, хоть на соплях, да держится.
- А вот в наше время, молодежь… - зачем-то вслух сказал эту знаменитую на всю клинику фразу, затянулся сигаретой и издал какой-то странный звук, который смутно похож на смешок. Если бы он помнил, что было в его время, он бы не мучался так и не торчал в этой чертовой клетке, у которой все решетки подпилены. Он знал, что его время все еще идет, но как-то мимо него, обтекая, словно какую-то незначительную преграду. Джек чувствовал себя некомфортно, но не унывал.
Сейчас, стоя у ограждения больницы (и когда только успел к нему подойти, сам не сообразил), он представлял себе, что будет, когда он выйдет из этой больницы. За несколько месяцев он так привык к этому месту, что почти готов назвать его домом, и плевать, что жизнь здесь скучна и однообразна, как заевшая пластинка в граммофоне. По крайней мере, люди здесь относятся к нему нормально. Но еще немного и он готов был собрать свои пожитки и свалить. Жизнь протекала мимо.
Больше всего его смущало лишь отсутствие памяти. По сути, это и было его основной проблемой. Представить, что ты не помнишь прошлого, своего детства, понятия не имеешь, кто твои родственники, не помнишь никого, ничего. Пустой лист. А у него это не представлялось, у него это было и так. И это смущало, словно ты стоишь голый посреди дороги, и на тебя пялятся люди. Джек подсознательно чувствовал, что все это не правильно, и имя его звучит совсем по-другому, он помнит его, просто сказать не может. Ему снилось, что его звали по имени, ему снились какие-то люди, которых он знал, ему снилась его квартира. Пожалуй, из всех своих снов, он помнил только квартиру. Ни лиц, ни имен, ни названия города, в котором жил. Он не мог назвать себя по имени. Поэтому его называли Джеком.
Пожалуй, в его жизни есть две вещи, которые не дают ему сойти с ума. Джек был уверен лишь в этих двух вещах и ниразу не давал ни одного повода для сомнения.
Первой вещью были сигареты. Белая упаковка с красным кругом на пачке, и с двумя каемками вокруг него, с надписью «Лаки Страйк». Впервые он случайно увидел эти сигареты у одного из охранников, в тот момент, ему казалось, что он совершил революцию в своем маленьком темном мире. Он курил, и когда он это понял, дышать стало легче. После первой выкуренной сигареты, а это произошло спустя неделю после его пробуждения, он понял, почему воздух казался слишком чистым, и от этого было тошно. Он курил только эту марку сигарет, отметая все остальные. На реплику «у тебя там черные мешки, а не легкие» ничего не говорил. В этих сигаретах он чувствовал победу, одно маленькое выигранное сражение. Возможно, благодаря этому сражению, он выиграет войну с самим собой.
Второй вещью, которая не давала ему сойти с ума, был… было что-то. И, черт возьми, Джек мог заложить душу, если бы верил в «этих», как их называл, что эта вещь была безумно важна для него. Не менее важна, чем сигареты. И как только он найдет эту вещь, чтобы это ни было, он… Он сам не знает, что будет, когда вспомнит это. И осознание того, что одна тайна из двух так и не раскрыта, не дает ему впасть в уныние, это словно питает его изнутри и придает сил. Хотя порой так хочется бросить все это и сказать «Я устал думать! Ищите меня сами».
Каждый день в больнице - это череда одних и тех же действий. Проснулся, сходил на процедуры, позавтракал, посходил с ума, пообедал, полез на стенку. Наконец, пробрался в кабинет главврача, стащил книгу (если дочитал предыдущую), поужинал. На протяжении трех месяцев, он не помнил, чтобы поступал иначе. Даже курить на улицу он ходил по расписанию, когда знал, что вот сейчас охрана на обходе, врачи на совещании, и прочее. Серость его будничной жизни плохо сказывалась на его психике. Джек думал, что еще немного - и он точно свихнется. Но терпение есть добродетель. Да? И кто такую чушь придумал?
Докурив вторую сигарету, он не спеша направился в свою палату, минуя администраторскую, где все так же спали охранники, минуя второй этаж, где всегда невыносимо тихо, словно там и нет никого, поднимаясь по лестнице на третий, потому что лифт сломан, обходя кучку дебилов, которые все так же пытались починить телевизор. Все так же, как и вчера. На полке возле койки лежала книга в твердом черном переплете, изрядно потрепанная и без названия. Рядом лежал блокнот и ручка.
В блокноте обычно были записаны его сны, все сны, что он помнил дольше тридцати секунд после пробуждения. Этого времени хватало, чтобы сформулировать картинки в голове и голоса. Правда уже через полчаса, после того как он поднимается с койки, сон напрочь вылетает из головы. Главврач говорил ему, что это люди из прошлого. Джек почему-то этому не очень-то и верил, ведь во сне снятся много людей, которых не знаешь в реальности, и кто из них настоящий, а кто просто игра воображения – не угадать. Но он записывал сны, и, если у него получалось, больше внимания уделял именно людям, которые ему снились.
stage 0.1.
stage 0.1.
Джек ненавидел процедуры. И больше ничего объяснять не хотелось, только добавить, чтоб сдох создатель подобной гадости. Но, к сожалению, он догадывался, что создатель давно отправлен к праотцам. После всех этих процедур было только одно желание – завалиться в свою палату и уснуть, не смотря на то, что проспал всю ночь и вполне выспался. В итоге до обеда ходишь вялый и сонный. Но самое главное, что уже третий по счету раз он чуть не потерял ключ! Нет, ничего такого, просто он столько раз в день раздевается и одевается, что периодически забывает, что на нем и куда все ложилось. И вот сегодня опять потерял ключ. Тот случайно упал под шкаф. Джек еле его нашел. Ключ был одной из вещей, что были у него при поступлении сюда. Джек повесил его на шнурок и носил на шее, всегда, не расставаясь. От чего этот ключ, он не знал, но думал, что от квартиры, где он жил.
По пути, пока он шел к врачу, заметил странное поведение медсестер. Обычно они трещали без умолку, а сегодня вот молчали, переглядывались и старались лишний раз со своего места не подниматься. Джек всего пару раз наблюдал подобное, но думал, что это просто главврач, наконец, разозлился, но тогда он не мог выйти из палаты, и потому так и не узнал, в чем же была причина такого затишья. Тетки проводили его настороженным взглядом, до самых дверей кабинета главврача и скрылись. Джек постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, как обычно бывает, вошел в кабинет.
Вошел, и замер. Главврач сидел за своим столом, и по его лицу было видно, как он нервничает. В креслах напротив него сидели трое мужчин, еще двое стояли у дверей. Все как по команде обернулись и уставились на него, и это были отнюдь не добрые лица, отчего у Джека создалось нехорошее предчувствие, что ему тут не рады, и что он явно не вовремя.
- Уух ты, - как-то натянуто улыбнулся Джек, чувствуя атмосферу подавленности.
- Что ты хотел, Джек? – резко спросил главврач, мельком поглядывая на гостей. Джек скосил на них свой единственный глаз и отметил дорогой пиджак, ботинки, и руки, обвешанные золотыми брюликами. И чего таким богатым господам понадобилось в этой вшивой клинике?
- Да я наверно, хе-хе, лучше просто книжку отдам и пойду, - улыбнулся Джек и, едва сделав шаг вперед, был перехвачен человеком, стоящим у двери рядом с ним. Не ожидавший такого агрессивного поведения со стороны гостей главврача, Джек интуитивно начал отбиваться. – Ккхееее, ахренели, книгу дайте положить на место!
- Погодите, отпустите его, он просто пациент! – тут же вступился за него главврач. Один из сидящих в кресле, а точнее в том, что было посредине, махнул рукой. Именно он в данный момент был главным в этом кабинете, это чувствовалось по поведению всех присутствующих.
- Я, кажется, предупредил, чтобы нас не беспокоили, - недовольным тоном сказал этот мужчина, он не спеша обернулся к Джеку, который тут же припал к двери, едва его отпустили, и затравлено заозирался по сторонам. В глаза сразу бросились длинные рыжие патлы, и повязка на правом глазу, лицо почему-то показалось жутко знакомым.
- Психованные, - прокомментировал он, и попытался впихнуть книгу амбалу, который его и держал в тисках. - Ну вас, пойду я, - едва книга перекочевала в руки амбала, Джек выскочил из кабинета. Если бы он знал, каких гостей сейчас принимает главврач, ни за что бы не сунулся в кабинет по собственной воле. Но, к сожалению, его память не удосужилась подсказать, что за тип это был.
- Это кто такой? – поинтересовался мужчина, оборачиваясь обратно к врачу.
- Это так, Джек…мы зовем его так…один из местных пациентов, - осторожно ответил главврач, сцепляя руки в замок и стараясь не глядеть в глаза гостю. - Вы не волнуйтесь, мистер Йоте, он безобиден.
- Да? Рискну поверить вам на слово, этот парень выглядит психом, - сказал Йоте. Лицо парня явно было ему знакомо, где-то он его видел. К тому же, Йоте заинтересовался не столь самим парнем, сколько его внешностью, такого не каждый день на улице встретишь.
- У него напрочь отшибло память, он ничего не помнит, - пояснил врач.
- То есть, имя не настоящее?
- Нет, нам надо было его как-то называть, вот и мы и называем его Джеком, - кивнул врач, чувствуя, что обстановка в кабинете становится немного другой. Он надеялся как можно скорее избавиться от Йоте, никогда особо не симпатизируя ему. Но за свое лечение Йоте платит хорошие деньги, а его больнице это необходимо.
- Господин Йоте, если вы позвольте, я отвечу вам, - внезапно наклонился к Йоте тот, что сидел справа.
- Ты знаешь его?
- Этот парень мог бы быть тем самым репортеришкой, Бадоу Нейлзом. По крайней мере, внешние данные все схожи. Повязка на глазу, длинные рыжие волосы.
У Йоте в голове, словно что-то щелкнуло. Так вот где он видел эту рожу. Ему показывали фотографию Нейлза, и между этими двумя людьми явно есть сходство. Но это было так давно, что он уже и не помнит, как именно выглядит Нейлз, и если этот самый Джек действительно является им, то ему крупно повезло.
- Этот сученыш Нейлз? Которого несколько месяцев назад банда Нортона схватила? Разве они все не погибли? – Йоте удивленно посмотрел на своего подручного. Тот кивнул.
- Нортон и его ребята – да, а вот Нейлза не нашли.
Йоте с полминуты что-то соображал, а потом откинулся в кресле, закидывая ногу на ногу, и взглянул на главврача. Наконец он поймал Нейлза, как же долго об этом мечтал, да и не только он. Нейлз насолил многим в городе, и чтобы получить эту тварь живой или мертвой… В общем Бадоу Нейлз – ходячий компромат. Хотя. Тут же Йоте призадумался, если Нейлз не помнит ничего, какой от него толк?
- Я вам советую присмотреть за этим парнем, - обратился Йоте к главврачу, тот кивнул. - Я за ним еще приеду. А теперь вернемся к нашему разговору…
Главврачу клиники было немного жаль Джека, он не знал, кто такой Бадоу Нейлз и знать не хотел, чем он так умудрился насолить столь влиятельным людям. Связываться с мафией – себе дороже, и если уж хоть как-то ваши пути пересекутся, то все. Конец вам. Вот и он один раз умудрился попасться на пути мафии. Теперь чтобы содержать свою клинику, ему приходится оказывать нелегальные врачебные услуги. После того, как Йоте сел в свою машину и выехал за пределы клиники, он сразу же направился к Джеку. На удивление, тот вел себя спокойно, словно и не было никакого Йоте. Инцидент был забыт. Джек же старался не думать об этом визите - не его дело, какой бизнес ведет главврач, главное, что его не касается. Поэтому он «забыл» и делал вид, что ничего не видел и не слышал.
Через несколько дней, поздно ночью главврач провел троих людей в палату Джека. За то, что он сейчас совершает, его будет мучить совесть, долго и жестоко. Это всегда так, он не привык отдавать людей на растерзание мафии и не может спокойно смотреть на это. Чтобы избавиться от лишних свидетелей, он провел людей Йоте через черных ход, где охрана редко ошивалась, потому что ключ был только у главврача.
Он предпочитал не знать, что находилось в шприце, который дал ему Йоте. Окружив койку Джека с трех сторон, подручные держали того за руки и за ноги, пока врач вводил иглу. Джек, проснувшись от далеко не ласковых прикосновений, пытался вырываться и кричать. Но все было бесполезно - чья-то рука (омерзительная на вкус, кстати) зажала ему рот. Он думал, что вот он – конец. Сейчас его убьют. Он не понимал, кому перешел дорогу и последние мысли были непонятно о чем. Джек чувствовал, как вводят под кожу иглу, узнал лицо главврача, который старался на него не смотреть. Мысленно Джек назвал его сукиным сыном.
На утро все считали, что Джек сбежал.
stage 1.0
stage 1.0
Он вернулся домой, в эту отвратительную конуру, неизменно раздражающую своим нелепым внешним видом, где так веяло удушающим одиночеством. Да, почему-то именно так он всегда и считал. В этой квартире нет ничего, что могло бы порадовать его, но с другой стороны, она идеально подходит ему. В его квартире нет ничего лишнего, можно даже сказать, что чего-то не хватает, в частности— души. Такое ощущение, что он живет в старом заброшенном доме, со скрипучими дверями, грязными окнами и стуком в стенах. И периодически кто-то словно бродит по дому, пытаясь разбудить его, шепчет по углам и открывает двери. И как он сюда попал, сам не понял, но просто так получилось. Сейчас уже ничего менять не хотелось, на это просто не было сил.
Здесь пол украшают черно-белые квадраты, создавая эффект опустошенности. И каждый раз, глядя на него, он начинается задумываться о том, что его жизнь именно такая же. Черно-белые квадраты, и каждый квадрат настолько велик, что его не перепрыгнуть, приходится наступать на следующий, зная, что там будет черное. Потому что белое всегда приходит и уходит незаметно. Нетрудно было догадаться, что он стоит на месте, не двигаясь ни на йоту из этого черного квадрата, не имея никакого желания заглядывать вдаль и наблюдать за тем, что будет впоследствии.
Хайне со вздохом растянулся на диване, используя подлокотник в качестве подушки, и прикрыл глаза; неимоверно тянуло в сон — этакое хрупкое состояние перехода, когда ты еще бодр, но уже вот-вот отключишься, и любое движение может все испортить. Ему нравилось балансировать в подобном состоянии, в такие минуты все казалось далеким, неважным, ненужным, бессмысленным. Все, что было необходимо, уже достигнуто, остается только сладко уснуть. И он лежал вот так, не думая ни о чем; и в тоже время мысли проносились в голове нескончаемым потоком нечитабельных слов, и это приносило удовольствие, даже успокаивало его. Незаметно погружаться в теплую, мягкую пучину, обволакиваться дымкой комфорта, закрывать ото всех свои мысли и засыпать. Именно это по-настоящему успокаивало.
Хайне устал приходить в церковь. Внезапно на порядок опустевшее помещение больше не радует, наоборот, от тишины, мирно усыпляющей из-под самого свода потолка, хотелось выть. Хайне устал видеть лицо Эрнеста, такое безразличное, словно его ни капельки не волновало произошедшее. Но ноги сами несли его к дверям обители ангелов. Хайне устал чувствовать успокоение от места, которое больше никому не было нужно.
Стоит только присесть, закрыть глаза и полностью отдаться под покровение тишины, чувствуешь привычное тепло в груди, которое почти сразу же сменяется легким покалыванием в районе желудка — признаком раздражительности. Организм противился отдыху, организм намекал ему – «надоело». От высоких сводов тошнило, от большого количества символов веры сводило зубы. Все это выливалось в одно слово, абсолютно не сочетающееся с его логикой — «парадокс». И чем чаще он бывал в церкви, тем больше думал о несовместимости этих двух вещей. В такие моменты злость и собственное бессилие копились в нем особенно быстро, и он либо выплескивал весь негатив на грязные улицы и их обитателей, либо засыпал, пряча лицо в вороте куртки. Но и во сне покой не приходил к нему. Покой убегал, растворялся в воздухе подобно песку под хриплый смех его надежды.
Он все еще надеется, что придет в церковь и увидит там наглую рыжую морду, и прошедшие несколько месяцев на самом деле окажутся чьей-то другой, совсем не его, историей. Хайне все еще ждет, когда он влетит в двери святой обители и будет покрывать матом свою работу, или выклянчивать деньги на сигареты. Или просто… Но ничего это не происходило, и Хайне продолжал приходить в церковь и ждать. Он чувствовал, что еще немного и на поиски не останется никаких сил, он был почти готов опустить руки. Внезапно из его жизни исчезла Нилл, которую он любил, по-своему конечно; исчезла Наото, которая была ему безразлична, даже раздражала; исчез Бадоу, который просто не имел права этого делать. Он даже не знал, простит ли Нейлза, если когда-нибудь найдет. Желательно живым. И, наверно, обязательно попросит его повторить вслух — «Парадокс». Чтобы самому стало смешно.
Знает ли Бадоу такие слова? Нейлз ничем не выделялся из толпы - такой же обдолбаный, ищущий приключений на свою задницу придурок, но все же из миллиона именно он стал его напарником. Нейлз всегда был верен своему делу, Нейлз не предавал свои идеалы, потому что боялся остаться один. Он был точно таким же, как все.
В мгновение Хайне остался один, запутавшись в собственных чувствах, не осознавая привязанности. Он-то думал, что в его жизни нет и не будет людей, которые смогут стать чем-то большим, чем простые лица в толпе. И пока он не остался один, он не понимал, насколько боится лишиться всего. Хайне отказывается воспринимать все факты, он продолжает верить, что все вернется. Отказывается верить во вновь обретенное одиночество, гнилью расползающееся в его душе.
Он часто ищет его в толпе, ему кажется, что возможностей найти его среди всей этой серы массы намного больше. Или ему нравится это ощущение, когда он вдруг учует слабый аромат сигарет, исходящий от прошедшего мимо незнакомца, до боли знакомый, и перед глазами возникает образ рыжего одноглазого человека, который на него не смотрит. Слух пропадает, сердце раздает свое тепло резкими волнами, посылает импульсы в мозг, подает сигналы. В запахе он находил его, но совсем на тот момент забывал, что не один только Нейлз курил эти поганые сигареты. И все возвращается на свои места, безразличность вновь холодным прикосновением наползает на него и он идет прежним маршрутом, в то время как толчки в груди все еще заставляют идти туда, на запах. Вдруг.
Хайне, будь он более человечным, наверное, устроил бы сам себе истерику. Но он оставался спокойным. Лишь изредка выдавая свое напускное безразличие, чаще всего в очередных разборках. Слишком много людей знало, кто такие «Раммштайнер и Нейлз», и те, кто встречался им на пути, всегда бьют по больному. «А где же твой одноглазый?». Хайне срывался — он не выпускал Пса, все еще крайне редко позволяя себе настолько расслабиться, но собственную злость не усмирял. «Нет его», — про себя приговаривал Раммштайнер.
Мими встречает его в дверях церкви, точнее выскальзывает из приоткрытых дверей и натыкается на него. Хайне по привычке дергается назад, а Мими ойкает и извиняется, опуская голову. Он почти не слышит слов, но догадывается, что она имеет в виду. Мими тоже часто сюда приходит, она надеется на возвращение Бадоу. Только ее надежда угасает — медленно, с каждой мыслью о том, что она может больше не увидеть его. Хайне не имеет никакого желания задумываться об их с Бадоу отношениях. Да он о Мими вспоминает, только когда она попадается ему на глаза.
- Падре сейчас уходит, - предупреждает Мими, когда Хайне пытается ее обойти, - закроет церковь.
- Куда? – задает вопрос Раммштайнер.
- К Нилл, - она колеблется, это видно по ее лицу, но все же говорит. Мими не понять. Может она боится, что это заденет его?
Но Раммштайнер отреагировал спокойно, как и на последующее:
- И в морг, там нашли кого-то, похожего на Бадоу, - да и по Мими было видно, что она не особо верит в это.
- Вот оно что...
- Ты идешь?
- Геноцид – это плохо, Хайне, - к ним выходит Эрнест, негромко стуча каблуками своих туфель, улыбается ему уголками губ, словно поддерживает. Хайне безразлично пожимает плечами, не понимая, к чему клонит Падре.
- Ничего подобного не делал. Не путай меня с кем-то там.
Мими интуитивно жмется поближе к Эрнесту — для нее он безопаснее, чем Хайне. Он вспыльчив, агрессивен, непредсказуем, в то время как Эрнест спокоен, адекватен, миролюбив — очевидный выбор. Люди всегда тянутся к тем, с кем будут чувствовать себя в безопасности. И хоть в ее глазах сквозило слабое сочувствие к Хайне, он все равно чувствовал легкую неприязнь к этой девочке.
Кладбище было пустым, мало кто приходил сюда. Людям легче забыть, чем помнить, поэтому большинство упокоившихся едва ли удостаивались с десяток визитов своих некогда горячо любимых родственников. Глядя на заросшие могилы, можно было с уверенностью это подтвердить. Могила Нилл слишком выделялась среди других — не до конца осевшая земля, свежие цветы, вытоптанная дорожка. Фотографии нет, ее вешать не стали. Хайне удивлялся тому, как мог сейчас спокойно стоять и смотреть на плиту, под которой покоится маленькая девочка, единственная, кто мог к нему прикоснуться. Он не скучал, он просто не мог понять, больно ли ему от потери этой девочки, или же он совсем бесчувственная сволочь.
Рядом была могила Наото. На плите было написано лишь имя и фамилия, но даже так она привлекала к себе внимание. В узких кругах Фуюмине - слишком известная фамилия. Ее катану забрал Падре и спрятал, или, кажется, отдал Леди, точно Хайне не помнил. Да и ему не было интересно. К ней у Раммштайнера разговор был короткий, в конце концов, их ничего не связывало. Поэтому надолго задерживаться у ее могилы он не стал.
Потом они пошли в морг, но даже туда он не заходил, лишь дождался, когда выйдут Мими и Эрнест, убедился, что тело не принадлежало Бадоу. Ему казалось, что он застрял во времени. Иногда он думал, что это будет длиться бесконечно. Тяжело было смириться с мыслью, что он снова один. Сколько он уже видел трупов, подходящих под описание Нейлза? Помнится, он перестал заходить в морг после четвертого тела. Тогда, глядя на незнакомое лицо, которое скоро будет погребено под безымянной надгробной плитой, ему стало дурно. Тошнота накатила в один момент, и Раммштайнер поспешил покинуть морг. С тех пор он больше не заходил внутрь. Просто ждал Эрнеста, и каждый раз, когда тот выходил из здания, качал головой и говорил, что это не Бадоу, Хайне с облегчением выдыхал. Если тела Бадоу еще не нашли, значит есть шанс того, что он еще жив. А он жив. Раммштайнер был уверен, что Нейлз жив, он не из тех, кто просто так расстается со своей жизнью. В сердце Хайне поселилась надежда, из-за которой он страдал.
Автор: stupid stump
Бета: Amaryllis (Stage 0.0 - 0.1), Tanoshi Hotaru (stage 1.0)
Пейринг: Хайне/Бадоу, Магато/Бадоу.
Размер: … тока не ржать. Миди…
Жанр: слеш, ангст, насилие, sex-drugs-roch-n-roll
Рейтинг: NC-17
Состояние: в процессе
Дисклеймер: Мива расстреляет Пня втуда.
Предупреждение: гыыы… блин, а ведь уже и не напишешь, што это мой первое нц по наруту...
От автора: продолжение фика «Псы». Я не настаиваю, но все же лучше бы прочитать его тем, кто еще не читал. А уже потом читать этот фик.
Предисловие: Бадоу жив.
Выжил, сука, куда он денется.
Надолго ли? Бугага.
На хепенд не надеяться, как всегда.
Stage 0.0 - 0.1 – есть ничто иное как пролог.
Stage 1.0 - 2.0 – относится к настоящему
Stage 9.0 и далее – относится к воспоминаниям прошлого. Внимательно следите за цифрами.
stage 0.0
stage 0.0
Can that even substitute for the nicotine? (с) Бадоу.
Его безумно раздражало шипение старого телевизора. Никчемный, бесполезный хлам, который работает через раз, единственное развлечение на все отделение. Этот старинный агрегат постоянно кто-нибудь да пытался починить, считая, что у него больше шансов на удачу, чем у предшественника. А вот Джек не чинил никогда телевизор. Он его ненавидел, каждый раз, когда он смотрел туда, на этот ящик с картинками, его почему-то охватывало такое раздражение, что можно было бы взять и уебать. Это не просто раздражение, порой он даже мог сказать, что ненавидит эту штуку. Наверное, все из-за первопричины – постоянного шипения. Стоило только включить телевизор - и вот на тебе, получи порцию незабываемых звуков. Поэтому он уходил на крышу, или, если получалось пройти мимо администраторской незаметно, на улицу.
Вообще, Джек читал книги. Странно, да? А вот нет, он таскал их у главврача клиники и читал все свободное время, а времени было достаточно. От скуки можно было повеситься. В первое время он придумывал способы бегства из клиники, потом придумывал «100 способов самоубийства из всех подручных средств, что были в его палате». Потом откровенно признался, что будет вести себя прилично, если ему дадут хоть какую-нибудь книжку, хоть азбуку. На тот момент ему было уже все равно. Книгу выдали, он честно пытался вести себя хорошо.
Вот и сейчас, когда время клонило ближе к полуночи, все работники рассасывались по домам, оставались лишь дежурные. Все отделение скучковалось возле телевизора и пыталось настроить его на единственный доступный канал. Джек сначала молча наблюдал за этими бесплодными попытками, а потом, фыркнув, пошел на улицу. Дежурные его останавливать не стали, зная, что никуда он не сбежит, потому что там, за администраторской, сидит охрана, и даже если он пройдет ее - кишка тонка. Джек знал, что они это знали, и не пытался. Вслух не признавался, но мысленно был с ними согласен. Куда он пойдет без денег, без имени, без документов? Бомжевать на улицу? А так хотя бы в больнице кормят, и на том спасибо.
Охрана спала. Вот так вот нагло, не волнуясь о том, что их могут спалить, два амбала сидели в креслах и, смиренно сложив ручки на своих заплывших жиром животах, сопели в обе дырки. Джек прошел мимо них, доставая на ходу сигареты, и, наконец, оказался на улице. Свобода? Не-а, свободой тут и не пахнет. По крайней мере, для него. По крайне мере, в таком положении. А ведь ему ничего не стоит просто взять и уйти. Что ему делать в этой клинике, где уже тридцать лет как надо сделать капитальный ремонт и поменять оборудование в столовой. Где стены были далеко не белого цвета, а омерзительно серого, хотя он почему-то думал, что омерзительней белого нет ничего. Где санитары могут спокойно применить силу, и вообще считают, что работают в клинике для душевнобольных. Где врач принимает себя за квалифицированного мозгоправа. Все, конечно, далеко не так. Врач – обычный старик шестидесяти лет, который никак не решится выйти на пенсию. Санитары – студенты, которых больше никуда работать не берут, за неимением мозгов. Медсестры – пожилые тетеньки, которые любят потрещать о своей шикарно прожитой молодости. Но это клиника, хоть на соплях, да держится.
- А вот в наше время, молодежь… - зачем-то вслух сказал эту знаменитую на всю клинику фразу, затянулся сигаретой и издал какой-то странный звук, который смутно похож на смешок. Если бы он помнил, что было в его время, он бы не мучался так и не торчал в этой чертовой клетке, у которой все решетки подпилены. Он знал, что его время все еще идет, но как-то мимо него, обтекая, словно какую-то незначительную преграду. Джек чувствовал себя некомфортно, но не унывал.
Сейчас, стоя у ограждения больницы (и когда только успел к нему подойти, сам не сообразил), он представлял себе, что будет, когда он выйдет из этой больницы. За несколько месяцев он так привык к этому месту, что почти готов назвать его домом, и плевать, что жизнь здесь скучна и однообразна, как заевшая пластинка в граммофоне. По крайней мере, люди здесь относятся к нему нормально. Но еще немного и он готов был собрать свои пожитки и свалить. Жизнь протекала мимо.
Больше всего его смущало лишь отсутствие памяти. По сути, это и было его основной проблемой. Представить, что ты не помнишь прошлого, своего детства, понятия не имеешь, кто твои родственники, не помнишь никого, ничего. Пустой лист. А у него это не представлялось, у него это было и так. И это смущало, словно ты стоишь голый посреди дороги, и на тебя пялятся люди. Джек подсознательно чувствовал, что все это не правильно, и имя его звучит совсем по-другому, он помнит его, просто сказать не может. Ему снилось, что его звали по имени, ему снились какие-то люди, которых он знал, ему снилась его квартира. Пожалуй, из всех своих снов, он помнил только квартиру. Ни лиц, ни имен, ни названия города, в котором жил. Он не мог назвать себя по имени. Поэтому его называли Джеком.
Пожалуй, в его жизни есть две вещи, которые не дают ему сойти с ума. Джек был уверен лишь в этих двух вещах и ниразу не давал ни одного повода для сомнения.
Первой вещью были сигареты. Белая упаковка с красным кругом на пачке, и с двумя каемками вокруг него, с надписью «Лаки Страйк». Впервые он случайно увидел эти сигареты у одного из охранников, в тот момент, ему казалось, что он совершил революцию в своем маленьком темном мире. Он курил, и когда он это понял, дышать стало легче. После первой выкуренной сигареты, а это произошло спустя неделю после его пробуждения, он понял, почему воздух казался слишком чистым, и от этого было тошно. Он курил только эту марку сигарет, отметая все остальные. На реплику «у тебя там черные мешки, а не легкие» ничего не говорил. В этих сигаретах он чувствовал победу, одно маленькое выигранное сражение. Возможно, благодаря этому сражению, он выиграет войну с самим собой.
Второй вещью, которая не давала ему сойти с ума, был… было что-то. И, черт возьми, Джек мог заложить душу, если бы верил в «этих», как их называл, что эта вещь была безумно важна для него. Не менее важна, чем сигареты. И как только он найдет эту вещь, чтобы это ни было, он… Он сам не знает, что будет, когда вспомнит это. И осознание того, что одна тайна из двух так и не раскрыта, не дает ему впасть в уныние, это словно питает его изнутри и придает сил. Хотя порой так хочется бросить все это и сказать «Я устал думать! Ищите меня сами».
Каждый день в больнице - это череда одних и тех же действий. Проснулся, сходил на процедуры, позавтракал, посходил с ума, пообедал, полез на стенку. Наконец, пробрался в кабинет главврача, стащил книгу (если дочитал предыдущую), поужинал. На протяжении трех месяцев, он не помнил, чтобы поступал иначе. Даже курить на улицу он ходил по расписанию, когда знал, что вот сейчас охрана на обходе, врачи на совещании, и прочее. Серость его будничной жизни плохо сказывалась на его психике. Джек думал, что еще немного - и он точно свихнется. Но терпение есть добродетель. Да? И кто такую чушь придумал?
Докурив вторую сигарету, он не спеша направился в свою палату, минуя администраторскую, где все так же спали охранники, минуя второй этаж, где всегда невыносимо тихо, словно там и нет никого, поднимаясь по лестнице на третий, потому что лифт сломан, обходя кучку дебилов, которые все так же пытались починить телевизор. Все так же, как и вчера. На полке возле койки лежала книга в твердом черном переплете, изрядно потрепанная и без названия. Рядом лежал блокнот и ручка.
В блокноте обычно были записаны его сны, все сны, что он помнил дольше тридцати секунд после пробуждения. Этого времени хватало, чтобы сформулировать картинки в голове и голоса. Правда уже через полчаса, после того как он поднимается с койки, сон напрочь вылетает из головы. Главврач говорил ему, что это люди из прошлого. Джек почему-то этому не очень-то и верил, ведь во сне снятся много людей, которых не знаешь в реальности, и кто из них настоящий, а кто просто игра воображения – не угадать. Но он записывал сны, и, если у него получалось, больше внимания уделял именно людям, которые ему снились.
stage 0.1.
stage 0.1.
Джек ненавидел процедуры. И больше ничего объяснять не хотелось, только добавить, чтоб сдох создатель подобной гадости. Но, к сожалению, он догадывался, что создатель давно отправлен к праотцам. После всех этих процедур было только одно желание – завалиться в свою палату и уснуть, не смотря на то, что проспал всю ночь и вполне выспался. В итоге до обеда ходишь вялый и сонный. Но самое главное, что уже третий по счету раз он чуть не потерял ключ! Нет, ничего такого, просто он столько раз в день раздевается и одевается, что периодически забывает, что на нем и куда все ложилось. И вот сегодня опять потерял ключ. Тот случайно упал под шкаф. Джек еле его нашел. Ключ был одной из вещей, что были у него при поступлении сюда. Джек повесил его на шнурок и носил на шее, всегда, не расставаясь. От чего этот ключ, он не знал, но думал, что от квартиры, где он жил.
По пути, пока он шел к врачу, заметил странное поведение медсестер. Обычно они трещали без умолку, а сегодня вот молчали, переглядывались и старались лишний раз со своего места не подниматься. Джек всего пару раз наблюдал подобное, но думал, что это просто главврач, наконец, разозлился, но тогда он не мог выйти из палаты, и потому так и не узнал, в чем же была причина такого затишья. Тетки проводили его настороженным взглядом, до самых дверей кабинета главврача и скрылись. Джек постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, как обычно бывает, вошел в кабинет.
Вошел, и замер. Главврач сидел за своим столом, и по его лицу было видно, как он нервничает. В креслах напротив него сидели трое мужчин, еще двое стояли у дверей. Все как по команде обернулись и уставились на него, и это были отнюдь не добрые лица, отчего у Джека создалось нехорошее предчувствие, что ему тут не рады, и что он явно не вовремя.
- Уух ты, - как-то натянуто улыбнулся Джек, чувствуя атмосферу подавленности.
- Что ты хотел, Джек? – резко спросил главврач, мельком поглядывая на гостей. Джек скосил на них свой единственный глаз и отметил дорогой пиджак, ботинки, и руки, обвешанные золотыми брюликами. И чего таким богатым господам понадобилось в этой вшивой клинике?
- Да я наверно, хе-хе, лучше просто книжку отдам и пойду, - улыбнулся Джек и, едва сделав шаг вперед, был перехвачен человеком, стоящим у двери рядом с ним. Не ожидавший такого агрессивного поведения со стороны гостей главврача, Джек интуитивно начал отбиваться. – Ккхееее, ахренели, книгу дайте положить на место!
- Погодите, отпустите его, он просто пациент! – тут же вступился за него главврач. Один из сидящих в кресле, а точнее в том, что было посредине, махнул рукой. Именно он в данный момент был главным в этом кабинете, это чувствовалось по поведению всех присутствующих.
- Я, кажется, предупредил, чтобы нас не беспокоили, - недовольным тоном сказал этот мужчина, он не спеша обернулся к Джеку, который тут же припал к двери, едва его отпустили, и затравлено заозирался по сторонам. В глаза сразу бросились длинные рыжие патлы, и повязка на правом глазу, лицо почему-то показалось жутко знакомым.
- Психованные, - прокомментировал он, и попытался впихнуть книгу амбалу, который его и держал в тисках. - Ну вас, пойду я, - едва книга перекочевала в руки амбала, Джек выскочил из кабинета. Если бы он знал, каких гостей сейчас принимает главврач, ни за что бы не сунулся в кабинет по собственной воле. Но, к сожалению, его память не удосужилась подсказать, что за тип это был.
- Это кто такой? – поинтересовался мужчина, оборачиваясь обратно к врачу.
- Это так, Джек…мы зовем его так…один из местных пациентов, - осторожно ответил главврач, сцепляя руки в замок и стараясь не глядеть в глаза гостю. - Вы не волнуйтесь, мистер Йоте, он безобиден.
- Да? Рискну поверить вам на слово, этот парень выглядит психом, - сказал Йоте. Лицо парня явно было ему знакомо, где-то он его видел. К тому же, Йоте заинтересовался не столь самим парнем, сколько его внешностью, такого не каждый день на улице встретишь.
- У него напрочь отшибло память, он ничего не помнит, - пояснил врач.
- То есть, имя не настоящее?
- Нет, нам надо было его как-то называть, вот и мы и называем его Джеком, - кивнул врач, чувствуя, что обстановка в кабинете становится немного другой. Он надеялся как можно скорее избавиться от Йоте, никогда особо не симпатизируя ему. Но за свое лечение Йоте платит хорошие деньги, а его больнице это необходимо.
- Господин Йоте, если вы позвольте, я отвечу вам, - внезапно наклонился к Йоте тот, что сидел справа.
- Ты знаешь его?
- Этот парень мог бы быть тем самым репортеришкой, Бадоу Нейлзом. По крайней мере, внешние данные все схожи. Повязка на глазу, длинные рыжие волосы.
У Йоте в голове, словно что-то щелкнуло. Так вот где он видел эту рожу. Ему показывали фотографию Нейлза, и между этими двумя людьми явно есть сходство. Но это было так давно, что он уже и не помнит, как именно выглядит Нейлз, и если этот самый Джек действительно является им, то ему крупно повезло.
- Этот сученыш Нейлз? Которого несколько месяцев назад банда Нортона схватила? Разве они все не погибли? – Йоте удивленно посмотрел на своего подручного. Тот кивнул.
- Нортон и его ребята – да, а вот Нейлза не нашли.
Йоте с полминуты что-то соображал, а потом откинулся в кресле, закидывая ногу на ногу, и взглянул на главврача. Наконец он поймал Нейлза, как же долго об этом мечтал, да и не только он. Нейлз насолил многим в городе, и чтобы получить эту тварь живой или мертвой… В общем Бадоу Нейлз – ходячий компромат. Хотя. Тут же Йоте призадумался, если Нейлз не помнит ничего, какой от него толк?
- Я вам советую присмотреть за этим парнем, - обратился Йоте к главврачу, тот кивнул. - Я за ним еще приеду. А теперь вернемся к нашему разговору…
Главврачу клиники было немного жаль Джека, он не знал, кто такой Бадоу Нейлз и знать не хотел, чем он так умудрился насолить столь влиятельным людям. Связываться с мафией – себе дороже, и если уж хоть как-то ваши пути пересекутся, то все. Конец вам. Вот и он один раз умудрился попасться на пути мафии. Теперь чтобы содержать свою клинику, ему приходится оказывать нелегальные врачебные услуги. После того, как Йоте сел в свою машину и выехал за пределы клиники, он сразу же направился к Джеку. На удивление, тот вел себя спокойно, словно и не было никакого Йоте. Инцидент был забыт. Джек же старался не думать об этом визите - не его дело, какой бизнес ведет главврач, главное, что его не касается. Поэтому он «забыл» и делал вид, что ничего не видел и не слышал.
Через несколько дней, поздно ночью главврач провел троих людей в палату Джека. За то, что он сейчас совершает, его будет мучить совесть, долго и жестоко. Это всегда так, он не привык отдавать людей на растерзание мафии и не может спокойно смотреть на это. Чтобы избавиться от лишних свидетелей, он провел людей Йоте через черных ход, где охрана редко ошивалась, потому что ключ был только у главврача.
Он предпочитал не знать, что находилось в шприце, который дал ему Йоте. Окружив койку Джека с трех сторон, подручные держали того за руки и за ноги, пока врач вводил иглу. Джек, проснувшись от далеко не ласковых прикосновений, пытался вырываться и кричать. Но все было бесполезно - чья-то рука (омерзительная на вкус, кстати) зажала ему рот. Он думал, что вот он – конец. Сейчас его убьют. Он не понимал, кому перешел дорогу и последние мысли были непонятно о чем. Джек чувствовал, как вводят под кожу иглу, узнал лицо главврача, который старался на него не смотреть. Мысленно Джек назвал его сукиным сыном.
На утро все считали, что Джек сбежал.
stage 1.0
stage 1.0
Он вернулся домой, в эту отвратительную конуру, неизменно раздражающую своим нелепым внешним видом, где так веяло удушающим одиночеством. Да, почему-то именно так он всегда и считал. В этой квартире нет ничего, что могло бы порадовать его, но с другой стороны, она идеально подходит ему. В его квартире нет ничего лишнего, можно даже сказать, что чего-то не хватает, в частности— души. Такое ощущение, что он живет в старом заброшенном доме, со скрипучими дверями, грязными окнами и стуком в стенах. И периодически кто-то словно бродит по дому, пытаясь разбудить его, шепчет по углам и открывает двери. И как он сюда попал, сам не понял, но просто так получилось. Сейчас уже ничего менять не хотелось, на это просто не было сил.
Здесь пол украшают черно-белые квадраты, создавая эффект опустошенности. И каждый раз, глядя на него, он начинается задумываться о том, что его жизнь именно такая же. Черно-белые квадраты, и каждый квадрат настолько велик, что его не перепрыгнуть, приходится наступать на следующий, зная, что там будет черное. Потому что белое всегда приходит и уходит незаметно. Нетрудно было догадаться, что он стоит на месте, не двигаясь ни на йоту из этого черного квадрата, не имея никакого желания заглядывать вдаль и наблюдать за тем, что будет впоследствии.
Хайне со вздохом растянулся на диване, используя подлокотник в качестве подушки, и прикрыл глаза; неимоверно тянуло в сон — этакое хрупкое состояние перехода, когда ты еще бодр, но уже вот-вот отключишься, и любое движение может все испортить. Ему нравилось балансировать в подобном состоянии, в такие минуты все казалось далеким, неважным, ненужным, бессмысленным. Все, что было необходимо, уже достигнуто, остается только сладко уснуть. И он лежал вот так, не думая ни о чем; и в тоже время мысли проносились в голове нескончаемым потоком нечитабельных слов, и это приносило удовольствие, даже успокаивало его. Незаметно погружаться в теплую, мягкую пучину, обволакиваться дымкой комфорта, закрывать ото всех свои мысли и засыпать. Именно это по-настоящему успокаивало.
Хайне устал приходить в церковь. Внезапно на порядок опустевшее помещение больше не радует, наоборот, от тишины, мирно усыпляющей из-под самого свода потолка, хотелось выть. Хайне устал видеть лицо Эрнеста, такое безразличное, словно его ни капельки не волновало произошедшее. Но ноги сами несли его к дверям обители ангелов. Хайне устал чувствовать успокоение от места, которое больше никому не было нужно.
Стоит только присесть, закрыть глаза и полностью отдаться под покровение тишины, чувствуешь привычное тепло в груди, которое почти сразу же сменяется легким покалыванием в районе желудка — признаком раздражительности. Организм противился отдыху, организм намекал ему – «надоело». От высоких сводов тошнило, от большого количества символов веры сводило зубы. Все это выливалось в одно слово, абсолютно не сочетающееся с его логикой — «парадокс». И чем чаще он бывал в церкви, тем больше думал о несовместимости этих двух вещей. В такие моменты злость и собственное бессилие копились в нем особенно быстро, и он либо выплескивал весь негатив на грязные улицы и их обитателей, либо засыпал, пряча лицо в вороте куртки. Но и во сне покой не приходил к нему. Покой убегал, растворялся в воздухе подобно песку под хриплый смех его надежды.
Он все еще надеется, что придет в церковь и увидит там наглую рыжую морду, и прошедшие несколько месяцев на самом деле окажутся чьей-то другой, совсем не его, историей. Хайне все еще ждет, когда он влетит в двери святой обители и будет покрывать матом свою работу, или выклянчивать деньги на сигареты. Или просто… Но ничего это не происходило, и Хайне продолжал приходить в церковь и ждать. Он чувствовал, что еще немного и на поиски не останется никаких сил, он был почти готов опустить руки. Внезапно из его жизни исчезла Нилл, которую он любил, по-своему конечно; исчезла Наото, которая была ему безразлична, даже раздражала; исчез Бадоу, который просто не имел права этого делать. Он даже не знал, простит ли Нейлза, если когда-нибудь найдет. Желательно живым. И, наверно, обязательно попросит его повторить вслух — «Парадокс». Чтобы самому стало смешно.
Знает ли Бадоу такие слова? Нейлз ничем не выделялся из толпы - такой же обдолбаный, ищущий приключений на свою задницу придурок, но все же из миллиона именно он стал его напарником. Нейлз всегда был верен своему делу, Нейлз не предавал свои идеалы, потому что боялся остаться один. Он был точно таким же, как все.
В мгновение Хайне остался один, запутавшись в собственных чувствах, не осознавая привязанности. Он-то думал, что в его жизни нет и не будет людей, которые смогут стать чем-то большим, чем простые лица в толпе. И пока он не остался один, он не понимал, насколько боится лишиться всего. Хайне отказывается воспринимать все факты, он продолжает верить, что все вернется. Отказывается верить во вновь обретенное одиночество, гнилью расползающееся в его душе.
Он часто ищет его в толпе, ему кажется, что возможностей найти его среди всей этой серы массы намного больше. Или ему нравится это ощущение, когда он вдруг учует слабый аромат сигарет, исходящий от прошедшего мимо незнакомца, до боли знакомый, и перед глазами возникает образ рыжего одноглазого человека, который на него не смотрит. Слух пропадает, сердце раздает свое тепло резкими волнами, посылает импульсы в мозг, подает сигналы. В запахе он находил его, но совсем на тот момент забывал, что не один только Нейлз курил эти поганые сигареты. И все возвращается на свои места, безразличность вновь холодным прикосновением наползает на него и он идет прежним маршрутом, в то время как толчки в груди все еще заставляют идти туда, на запах. Вдруг.
Хайне, будь он более человечным, наверное, устроил бы сам себе истерику. Но он оставался спокойным. Лишь изредка выдавая свое напускное безразличие, чаще всего в очередных разборках. Слишком много людей знало, кто такие «Раммштайнер и Нейлз», и те, кто встречался им на пути, всегда бьют по больному. «А где же твой одноглазый?». Хайне срывался — он не выпускал Пса, все еще крайне редко позволяя себе настолько расслабиться, но собственную злость не усмирял. «Нет его», — про себя приговаривал Раммштайнер.
Мими встречает его в дверях церкви, точнее выскальзывает из приоткрытых дверей и натыкается на него. Хайне по привычке дергается назад, а Мими ойкает и извиняется, опуская голову. Он почти не слышит слов, но догадывается, что она имеет в виду. Мими тоже часто сюда приходит, она надеется на возвращение Бадоу. Только ее надежда угасает — медленно, с каждой мыслью о том, что она может больше не увидеть его. Хайне не имеет никакого желания задумываться об их с Бадоу отношениях. Да он о Мими вспоминает, только когда она попадается ему на глаза.
- Падре сейчас уходит, - предупреждает Мими, когда Хайне пытается ее обойти, - закроет церковь.
- Куда? – задает вопрос Раммштайнер.
- К Нилл, - она колеблется, это видно по ее лицу, но все же говорит. Мими не понять. Может она боится, что это заденет его?
Но Раммштайнер отреагировал спокойно, как и на последующее:
- И в морг, там нашли кого-то, похожего на Бадоу, - да и по Мими было видно, что она не особо верит в это.
- Вот оно что...
- Ты идешь?
- Геноцид – это плохо, Хайне, - к ним выходит Эрнест, негромко стуча каблуками своих туфель, улыбается ему уголками губ, словно поддерживает. Хайне безразлично пожимает плечами, не понимая, к чему клонит Падре.
- Ничего подобного не делал. Не путай меня с кем-то там.
Мими интуитивно жмется поближе к Эрнесту — для нее он безопаснее, чем Хайне. Он вспыльчив, агрессивен, непредсказуем, в то время как Эрнест спокоен, адекватен, миролюбив — очевидный выбор. Люди всегда тянутся к тем, с кем будут чувствовать себя в безопасности. И хоть в ее глазах сквозило слабое сочувствие к Хайне, он все равно чувствовал легкую неприязнь к этой девочке.
Кладбище было пустым, мало кто приходил сюда. Людям легче забыть, чем помнить, поэтому большинство упокоившихся едва ли удостаивались с десяток визитов своих некогда горячо любимых родственников. Глядя на заросшие могилы, можно было с уверенностью это подтвердить. Могила Нилл слишком выделялась среди других — не до конца осевшая земля, свежие цветы, вытоптанная дорожка. Фотографии нет, ее вешать не стали. Хайне удивлялся тому, как мог сейчас спокойно стоять и смотреть на плиту, под которой покоится маленькая девочка, единственная, кто мог к нему прикоснуться. Он не скучал, он просто не мог понять, больно ли ему от потери этой девочки, или же он совсем бесчувственная сволочь.
Рядом была могила Наото. На плите было написано лишь имя и фамилия, но даже так она привлекала к себе внимание. В узких кругах Фуюмине - слишком известная фамилия. Ее катану забрал Падре и спрятал, или, кажется, отдал Леди, точно Хайне не помнил. Да и ему не было интересно. К ней у Раммштайнера разговор был короткий, в конце концов, их ничего не связывало. Поэтому надолго задерживаться у ее могилы он не стал.
Потом они пошли в морг, но даже туда он не заходил, лишь дождался, когда выйдут Мими и Эрнест, убедился, что тело не принадлежало Бадоу. Ему казалось, что он застрял во времени. Иногда он думал, что это будет длиться бесконечно. Тяжело было смириться с мыслью, что он снова один. Сколько он уже видел трупов, подходящих под описание Нейлза? Помнится, он перестал заходить в морг после четвертого тела. Тогда, глядя на незнакомое лицо, которое скоро будет погребено под безымянной надгробной плитой, ему стало дурно. Тошнота накатила в один момент, и Раммштайнер поспешил покинуть морг. С тех пор он больше не заходил внутрь. Просто ждал Эрнеста, и каждый раз, когда тот выходил из здания, качал головой и говорил, что это не Бадоу, Хайне с облегчением выдыхал. Если тела Бадоу еще не нашли, значит есть шанс того, что он еще жив. А он жив. Раммштайнер был уверен, что Нейлз жив, он не из тех, кто просто так расстается со своей жизнью. В сердце Хайне поселилась надежда, из-за которой он страдал.